Пока течет река

Сеттерфилд Диана

Он поднялся с дивана, раздраженно махнув рукой. В какой-то нелепый момент он был близок к тому, чтобы закрыть ладонями лицо и разрыдаться. Но он лишь покачал головой:

– В таком случае я пойду.

Она также поднялась:

– Если когда-нибудь захотите сюда вернуться, добро пожаловать.

– А зачем мне сюда возвращаться? От вас мне никакой помощи не будет. Вы ясно выразились на сей счет.

– Я выразилась несколько иначе. Перед уходом можете освежиться, если хотите. Воду и чистое полотенце найдете вон там.

Когда она покинула гостиную, Воган умылся над тазиком, промокнул лицо мягким полотенцем и почувствовал себя немного лучше. Взглянул на часы. До отхода поезда оставалось полчаса,

пора было на вокзал.

Быстро шагая по улице, Энтони Воган проклинал собственную глупость. А что, если эта женщина приняла бы его предложение? Что, если бы он зря свозил к ней Хелену, да еще об этом пошли бы толки? Подобные вещи могли принести какую-то пользу жене того человека, о которой ему рассказывали, но Хелена… Она не походила на большинство других жен.

На перроне, кроме него, было еще несколько пассажиров, ожидающих поезда. Он держался от них в стороне. Не хотел быть опознанным. Он всячески избегал пустых разговоров с шапочными знакомыми; еще хуже было любопытство людей, которые знали его в лицо, а он, в свою очередь, их не узнавал.

Согласно вокзальным часам, до подхода поезда оставалась пара минут, и, стоя в ожидании, Воган поздравил себя: как-никак, он еще легко отделался. Он не знал, какую игру вела эта особа, отказываясь от его денег, но она, без сомнения, рассчитывала крупно поживиться за его счет.

Он был так поглощен размышлениями о недавней встрече, что с опозданием заметил какую-то перемену, прокравшуюся в его сознание. Потом он это заметил, но, все еще обескураженный странностями дома под номером семнадцать, не сразу отделил те странности от нового, также весьма необычного ощущения. И лишь потом, наконец отделив, смог его назвать: это было предчувствие. Он встряхнул головой, отгоняя усталость. День был долгим и трудным. Он ждал поезда, который должен был вот-вот появиться. Только и всего.

Поезд прибыл. Он вошел в вагон, отыскал свободное купе первого класса и сел у окна. Но предчувствие, впервые посетившее его на перроне, исчезать не спешило. Более того, когда поезд покинул Оксфорд и Воган посмотрел в ту сторону, где за сгущающимся, сумеречным туманом скрывалась река, это чувство начало усиливаться. А перестук колес оформился в слова, которые прозвучали в его утомленном сознании столь же отчетливо, как если бы их произнес сидящий рядом невидимый человек:

– Скоро кое-что случится.

Ночной кошмар Лили

На противоположном от особняка Воганов берегу, полумилей ниже по течению, находился клочок земли, слишком болотистый даже для выращивания кресс-салата. Там на небольшом удалении от реки росли три дуба, корни которых получали из почвы вдосталь влаги, но все их упавшие наземь желуди сгнивали в этой сырости раньше, чем успевали прорасти. Это было богом забытое место, годное разве что для избавления от ненужных щенков, но в давнем прошлом река, вероятно, подтапливала его не так сильно, потому что кто-то однажды построил домишко в аккурат между кромкой берега и троицей дубов.

Сооружение это являло собой прямоугольник приземистых стен из замшелого камня с двумя комнатами, двумя окнами и дверью. Спальни как таковой там не было, но на кухне ступеньки вели к помосту, достаточно просторному для соломенного тюфяка. Одним концом это ложе примыкало к печи, и, если огонь в ней был разведен, голова либо ноги спящего пребывали в тепле по крайней мере до середины ночи. Это убогое пристанище пустовало чаще, чем арендовалось, поскольку лишь самые отчаявшиеся бедняки были готовы поселиться в таком холоде и сырости. По своей незначительности оно не заслуживало собственного имени, однако же, как ни странно, имело целых два. Официально его именовали Болотным Приютом, но местные издавна привыкли к другому названию: Лачуга

Корзинщика. Во времена оны некий корзинщик обитал здесь на протяжении двух или трех десятков лет (это на усмотрение старожилов-рассказчиков). Летом он заготавливал и сушил камыш, а зимой плел корзины, снабжая ими всю округу. В покупателях недостатка не было, поскольку работал он на совесть и не слишком заламывал цену. У него не было детей, чтобы его расстраивать, не было жены, чтобы донимать его брюзжанием, и не было никакой другой женщины, чтобы разбить ему сердце. Он был тихим, но не угрюмым, всегда вежливо здоровался со всеми и никогда не ссорился ни с кем. Долгов за ним не водилось, как не водилось и грехов, о которых кто-нибудь что-либо знал или хотя бы мог предположить. И вот однажды утром он вошел в реку, предварительно наполнив карманы камнями. После того как его тело наткнулось на баржу, ожидавшую погрузки у причала, люди отправились к лачуге. Там они нашли припасы: картофель россыпью в каменном чане, початую головку сыра, кувшин сидра, а на полке у очага – жестянку с табаком. Его внезапная кончина повергла всех в недоумение. Он был обеспечен работой и пропитанием, мог себе позволить маленькие радости жизни – что еще нужно простому человеку? Загадочный случай, что и говорить. Тогда-то в одночасье Болотный Приют и превратился в Лачугу Корзинщика.

В последующие годы река методично вгрызалась в берег, вымывая все новые слои грунта. В результате возникали опасные нависающие выступы, которые могли казаться надежными, но на деле зачастую не выдерживали веса человека. А после их неизбежного обрушения преградой для паводков оставался лишь покатый склон, где корешки вербейника, таволги и кипрея тщетно пытались скрепить почву и противостоять натиску водной стихии. Каждое равноденствие, или сильный ливень, или умеренные дожди сразу после жары, или быстрое таяние снегов, или еще какой-нибудь злой каприз погоды – все эти явления сопровождались разливами реки в низинах. Примерно на середине склона кто-то однажды вкопал в землю столб, который давно прогнил и растрескался после многих погружений в воду, но вырезанные на нем отметки уровня с указанием дат наводнений все еще были видны. Больше всего отметок было в нижней части столба, но немало и в середине, а также наверху. Выше по склону стоял еще один, более поздний водомерный столб. Очевидно, в некоторых случаях первый затапливало полностью. На этом столбе было только две отметки: одна восьми-, другая пятилетней давности.

В этот день близ нижнего столба стояла женщина, глядя на реку. Она зябко куталась в пальтишко, а ее руки без перчаток покраснели от холода. Небрежно заколотые волосы прядями свисали на лицо и сплетались под порывами ветра. От природы они были очень светлыми, и это маскировало пробивавшуюся седину. Но если, судя по волосам, женщине можно было дать меньше ее сорока с лишним лет, то лицо полностью разрушало это впечатление. Невзгоды оставили на нем заметные следы, а морщины на лбу уже стали постоянными. Река, яркая, холодная и быстрая, с тихим шелестящим звуком катила мимо. Порой она всплескивала, а когда после очередного всплеска брызги долетели почти до ее ног, женщина содрогнулась и поспешно сменила позицию, на несколько дюймов удалившись от воды.

Стоя там, она вспомнила историю о корзинщике и поежилась, представляя себе, сколько потребуется смелости, чтобы вот так войти в реку с карманами, полными камней. Она подумала о мертвых душах, якобы обитавших в реке, гадая, кто из них только что проплыл мимо, плюясь в нее брызгами. В который раз она пообещала себе при случае спросить священника об этих мертвых речных душах. В Библии они упомянуты не были – по крайней мере, ей такие упоминания не встречались, – но это не имело значения. Даже самая большая и великая книга не может вместить абсолютно все, не так ли?