Пока живешь, душа, - люби!..
Шрифт:
Хотел покончить жизнь самоубийством - наглотался таблеток. Я вызвала «Скорую».
Врач спросил о мотиве. «Стихи не печатают».
– «Хорошие стихи?» - «Хорошие». Врач
больше ничего не сказал.
Когда в очередной раз Михаил получил мощный «отпих» в Пермском отделении Со-
юза писателей, принес домой стихотворение «Журавушки» и плакал.
Мне тогда казалось, что это последнее, что он написал в жизни:
Раньше было - сожгут
А теперь от пожарищ устали.
И ведется отлов и отстрел
По поющим, отставшим от стаи.
Успокойся, душа, не боли!
В этой жизни случаются миги.
В Красной книге уже журавли.
В Красной книге...
Журавушки в книге.
Миша мечтал связаться с русским зарубежьем, надеясь найти там понимание. Неиз-
вестно, было бы это к лучшему или худшему - но чего не случилось, того не случилось. У
нас не было связей.
* * *
Приведенные ниже стихи перед своим отъездом в Вологду Миша оставил мне на
память, частично записанные в виде песен на магнитофонную ленту. Все было смутно…
Я даже была готова к тому, что Михаил не вернется вообще. Часто слушала эту запись в
одиночестве. Но детям тоже нравилось, особенно старшему сыну - ему уже было 12.
Однако запись была очень некачественной. Потом магнитофоны устарели…
Запись считалась утерянной. Уже после смерти Михаила я разыскала старую бабину.
На областном радио с помощью компьютера ее почистили, перевели на кассету и диск.
Теперь можно слышать голос автора, его бардовское исполнение.
* * *
У стенок, в воронках,
Во рвах, на холмах, у рябинки -
По отчему краю
Без вас не отыщешь версты:
Могилы забвенья,
Фанерные звездочки, бирки,
Крест-накрест березы
Да русские в поле кресты.
Я ветры прошу,
Ребятишкам шепчу:
«Осторожно
Касайтесь камней,
Чернобокой ракиты и трав.
Здесь - думы страны,
Без чего вам прожить невозможно...»
Взывающий к миру,
Глаза застилает мне прах,
12
Проходит сквозь ставни,
Влетает в холодные сенцы.
Разбиться-забиться,
Не выкричать
Лиха в стихах.
Так свято, так тяжко,
Отчизна,
Не знаю - как сердце
Не ахнет фугасом,
Вобрав свою боль
И впитав.
* * *
Над страною пустых колоколен,
Когда выстонут в поле сычи,
Руки выпластав
В аспидном поле,
Безответно душа прокричит.
Тишина. Пролетает зарница.
Глухота. Дольний ветер утих.
Может
Вижу сам себя в минном пути?
Зной донской по траншейным уступам?
Что ж, оставим потери свои.
Мы за всех бесконечно преступны,
Кто сорвется,
Сойдет с колеи,
Кто - без принципа,
Кто - по уставу.
Жизнь моя,
Окликай их вослед,
Убеждай,
Что еще не устала
Жить и верить
На этой земле.
* * *
Все иду,
Как маленький,
По степи бездонной,
Будто меня маменька
Прогнала из дома.
И летят без жалости,
Бьют дожди навылет
За мои ли шалости,
За грехи мои ли.
По глазам - тяжелый дым
Стылого застолья.
Для потерь и для беды -
Полное раздолье.
Не дорога, маета.
Моросно-туманно.
13
Если, мама, что не так -
Ты прости мне, мама...
Будто только лишь для нас
Не к дороге обувь.
Декабрем легла весна.
Травы - под сугробы.
Через поле -
Лунный след.
Все ли в жизни нужно?
Не гаси, родная, свет
В заверети вьюжной.
* * *
От себя голова поседела.
Соучастьем других не дури:
Я б сегодня
Под дулом не сделал,
Что бездумно вчера натворил.
Чьим восторгом шалел,
Словно бредом?
Не своей правотой принимал...
Забывал,
Где ударил, где предал,
Поглупев от чужого ума.
Доброта ли, любовь - показуха!
Глубоко безразличен ко всем.
Потому-то и в глотке не сухо -
То в соленой, то в горькой росе.
Только нет,
Не оглох я от быта.
Мне и мертвому боль суждена.
Кем-то, может,
Но мной не забыта
Ни своя, ни чужая вина.
Где-то мы от родимых и близких
Ради мест призовых отреклись,
И глядят сквозь снега обелиски
С болевой
Напряженностью лиц.
* * *
Вперед, моей жизни лошадка,
Так стыло, так тягостно тут.
Мне больно, мне горько, мне жалко
Плодящих в сердцах пустоту.
Какие ж вы были смешные!
Вам - первое место в строю.
Ложились снега обложные
В апрельскую душу мою.
Глаза - подо льдами кувшинки,
А в них - серебристая дробь.
К пушинке слетает пушинка,
14
К сугробу ложится сугроб.
* * *
Вернуться б, вернуться,
Молвы разминировать поле!
Вот хватки! Вот лица!