Покаяние пророков
Шрифт:
Дед Лука недолго поспал, скоро снова был на ногах, новые рукавицы взял, в фонарь керосину залил и опять рыть принялся. Вавила стала ждать, когда он монеты найдет и побежит своей жене показывать, очень уж хотелось поглядеть, как люди обрадуются. Но вот час прошел, второй, уже к обеду дело движется, а старика все нет.
Ведь сверху монеты бросила, на глаза, должен найти…
Неужто не заметил, свалил в корзину вместе с землей да в реку кинул? Жалко будет, коли на доброе дело не пойдут монетки, замоются в реке, и уж никто не сыщет.
Не вытерпела, затеплила огарок свечи и пошла ходом к реке, куда дед землю уносил. Стала проходить мимо нового лаза — слышно, он лопатой шаркает, пыхтит, и смутный свет от фонаря колеблется: не нашел! А иначе бы непременно побежал к жене радостью поделиться.
Пошла дальше с одной надеждой: авось не унесло водой, порыть, так и отыскать можно, да иначе сделать, чтоб уж точно в руки попали. Пробралась она к речке, а за ночь воды прибыло, течение бурное, чуть ли не водопад, и землю, что свалили сюда, почти уже смыло и унесло под лед, видневшийся за пенной полыньей.
Уплыли старые денежки…
Удрученная, она не сразу и заметила, что на улице полдень и яркое солнце играет на водяной пыли. Эх, выйти бы да погулять по бережку, ведь тепло, со свай сосульки свисают и капают, а на той стороне лес оттаял, стряхнул зимнюю серость и будто чуть-чуть позеленел. Нет, не сок побежал и не почки распускаются — сами стволы и ветви слегка подкрасились на солнце.
Залюбовалась и не заметила, как сзади дед Лука приполз на коленях, прикатил тачку с землей — воистину, грешник в аду!
— В лис бы шла, — проворчал он. — У воды дюже знобко та сиро.
Знать, не судьба ему умереть на родной стороне, своими руками бросил счастье в шумную реку…
Она вернулась в схорон, а тут и старушка обед понесла деду.
— Люды приихалы! — на ходу бросила она. — Кондрат привез. У пепелища ходят. Мабуть, и Юрий Николаевич объявится.
Вернулась быстро, мимо пробегая, лишь палец к губам приставила, мол, сиди тихо, и сразу наверх.
И этот ее знак насторожил Вавилу. Опять, как в прошлый раз, она ощутила легкий ветерок опасности, исходящей от окружающего пространства…
Комендант слов на ветер не бросал, приехал в деревню с двумя журналистами, а поскольку машина у них была хоть и новая, импортная, но с плохой проходимостью, то ее пришлось оставить на стоянке у мочевой точки и идти пешком. Покуда ехали да шли, он почти все рассказал про разбойное нападение людей из непонятной службы и теперь только водил по улице и показывал: сначала пожарище, которое все еще дымилось, потом сорванные замки на дверях дач, побитые стекла и открытые погреба, где у некоторых дачников хранилась картошка и банки с соленьями. Одним словом, нарисовал полную картину
Журналисты были ребята молодые, дотошные, сразу сказали, мол, давно поджидали случая, когда можно подловить силовиков на беспределе и примерно наказать. Прошли всюду, сфотографировали, хотели еще снять расстрелянных собак у Почтарей, но старики заперлись и, как водится, во двор к себе не пустили. Тогда один из парней зашел от огорода, где забор пониже и сугроб повыше, заглянул, побитых кавказцев не увидел, зато обнаружил живую лайку, сидящую на цепи и дрожащую от страха, да кровавые пятна на снегу. Пощелкал фотоаппаратом, слез, и вроде бы назад засобирались.
Кондрату Ивановичу не понравилось, что не зашли чаю попить, пусть даже в избу Космача, и не поговорили толком. У этого откровенного произвола была тонкая и скрытая от глаз подоплека — месть информатору, отказавшемуся от сотрудничества. Но ведь об этом с кондачка не расскажешь, обстановка нужна соответствующая. И газетчикам наверняка было бы интересно услышать откровения сотрудника секретной службы, а Комендант таким образом перетянул бы одеяло на себя, отвлек внимание от истинной причины погрома.
Не удалось. Тот, что был любопытнее, попросил ружье посмотреть, которое все-таки вернули, табличку на испанском прочитал, головой только покачал и вопросов больше не задавал. Они даже намеков не поняли, пообещали, что материал выйдет через сутки, распрощались и ушли на мочевую точку. Кондрат Иванович после них еще раз деревню обошел, следы посмотрел, заглянул в конюшню, где пряталась Вавила Иринеевна, и напрямую отправился к Почтарям. И еще постучать не успел, как Агриппина Давыдовна калитку перед ним настежь и чуть ли обнимать не бросилась.
— Ой, Кондрат! Отпустили тебя! А мы с дидом вже настращалыся…
— Ночь продержали, а потом извинялись. Я с журналистами приезжал. Прославят нас скоро на всю область, а то и на страну.
— Та славы нам не треба, Кондрат. Жизни зпокойной та пропыскы, шоб пенсию зхлопотати…
А сама в избу не зовет и даже вроде бы не пускает — у калитки держит.
— Боярышня-то у вас? — перебил ее Комендант.
— Яка боярышня? — опешила старуха.
— Молодая да гарная дивчина, что к Космачу пришла.
— Ни, нема дивчины, — глазом не моргнув, запела она. — Та ж и не видали. Ляхи погани, шо собак пострелялы, казали, жинку шукаем. Как така жинка?
— Ты мне сказки не рассказывай, Агриппина Давыдовна! — рассердился Кондрат Иванович. — Кобель в вашем дворе на цепи, а говоришь, боярышни нет. Он от хозяйки не отстанет.
— Та ж приблудился кобель!
— Будет врать-то! Ты кого обмануть хочешь, старая? Ну-ка веди в хату, показывай!
— Кажу нема некого!
— А я вот сам посмотрю, ма или нема! — Хотел обойти, но старуха встала грудью.