Поклон старикам

Цырендоржиев Сергей

Но бабушка молчит. Все молчат. Оказывается, мама умеет целоваться, ласковая! И не ругает его. Но почему молчит? Бабушка не говорит сказок. Что изменилось с той ночи?!

Попробовал снова бабки покидать. Их молчание мешает ему. Полез к бабушке на кровать, уселся с ней рядом, потянул за рукав.

— Бабушка, а бабушка?

Рядом, а не дозовешься. Да что же это? Он хочет есть, хочет согреться так, чтобы подмышки намокли.

Когда вернется отец? У брата Очира отец здесь. Но он без руки. Очир говорит, он потерял ее на войне. Как это потерял? А куда теряется зима? А куда исчезает снег?

Спросить бы. Но мать молчит. Бабушка молчит. И он поэтому молчит. Почему бабушка молитву не читает?

Залаял Янгар. Незлой лай. Его пес так лает, когда люди идут. А вдруг отец? Он вскочил.

— Сани скрипят. К нам, видать! — мать обрадовалась.

— Отец, это отец! — Он побежал к двери, но бабушка опередила его:

— Простудишься, — а сама раздетая выскочила, крикнула: — Зажги лампу, Дулма. С какими вестями приехали?

Агван прислушивался к быстрому говору людей, к храпу незнакомой лошади, к скрипу снега. Отец? Но голоса были женские. Отец прискачет на коне — один!

Крикнула бабушка на Янгара, Янгар обиженно взвизгнул.

В дверях — тетя Бальжит, председатель колхоза. Огромная, как дядька. Рядом с ней все маленькие, даже мама. И голос у нее грубый: скажет слово, в ушах грохочет. Топает, снег счищает. Из-за нее выглянула женщина, тете Бальжит до плеча. Странная какая! Глаза из под платка — две светлые льдинки. Женщина застыла у косяка двери. К ней жмется мальчишка его роста, укутанный с ног до головы.

Агван шею вытянул, но разглядеть толком не смог. Вдруг веселый огонек взлетел в стекле — наконец-то мама зажгла лампу! Агван удивился: что это она так раскраснелась, смеется. Это, наверное, из-за тети Бальжит: всем весело, где она, и все её слушаются. У неё три сына, а муж погиб — знает Агван. Он прислушивается, а понятьять, что громко говорит тетя Бальжит, не может. Бросила дэгэл на бабушкину койку, начала чужую тетю раздевать. А потом принялась за мальчика. Шаль, платки… И вдруг девчонка. Таких и не видал никогда. Волосы желтые, на солому похожи, щеки впалые, бледные, глазa тоже льдинки, как у незнакомой тети. Тетя Бальжит подходит к нему.

–  Подружка тебе. Не обижай, — и провела по его щеке пальцами.

Девочка жмется к бабушкиной кровати. А в глазах ее пляшет огонь. Тетя Бальжит подталкивает девочку к печке, сажает на его место, что-то говорит. Но Агван не понимает и обиженно сопит. Голова у нее словно желтое облако. Небось волосы у нее легкие, мягкие. А она может улететь? Он ощупывает свою голову — вчера только срезала бабушка жесткие патлы большими ножницами, которыми стригут овец.

Чего это чужая тетя плачет? Какая грустная тетя и… красивая. А бабушка уселась на поленьях и девочку к себе на колени посадила. Агван двинулся к ним, засопел еще громче. Толкнул бабушку в бок. Но бабушка не заметила его и продолжала гладить голову девочки.

– Есть новости у вас? — прогремел над самым его ухом голос тети Бальжит.

Агван обрадовался — теперь она заговорила понятно, и бабушкина рука сразу упала на колени. Он сел на корточки и снизу смотрел, как шевелятся от горячего воздуха волосы девочки.

– Один вол у нас остался, — медленно тянулся бабушкин голос. — Коня волк порезал.

Вспомнил Агван страшную ночь и сразу забыл, потому что девочка

прижалась к своей матери и теперь ее не было видно.

Встал.

— Уж не знаю, поправится или нет. — Агван вертелся, чтобы разглядеть девочку, и плохо слушал бабушку. — Окот будет в начале мая. Вот и все наши новости.

Ему видны только светлый затылок и худая спина.

— Сил у нас маловато. Вся надежда на Дулму, с меня толку мало, под ногами путаюсь.

Мама даже руками всплеснула:

– Да что вы? Всё хозяйство на вас! — мама была радостная, незнакомая. И девочка тоже повернулась к ней? Ишь, порозовела! Брови легкие, короткие, сейчас слетят с розового лица, словно пух.

– А если добьем Каурого? Какой он теперь работник? — громкий голос тети Бальжит заставил забыть про девочку. Агван увидел печальную морду коня. Страхом той ночи стянуло живот. «Сядешь на Каурого, сядешь на Каурого», — будто шепчет ему в уши отец.

– Что ты? — бабушка даже встала. — Да его же учил Жанчип. На весь край конь наш знаменит. — Бабушка задыхается, и Агван дышит вместо неё. — На нем Жанчип воевать уезжал. Доехал до аймцентра^[10], а потом вернулся… чтоб ещё раз обнять нас.

Агван вцепился в её руку. И она прижала его к себе. Медленно, глухо билось её сердце. Потом он услышал хрип.

– Скоро войне конец. Жив он пока. Командир. Большие награды заслужил. Во всех письмах просит коня сохранить… Как же его убить?.. Всё равно что вырвать кусок мяса из моего тела.

Агван сердито посмотрел на тётю Бальжит.

– Извините меня… — Куда девался её бас? Она говорит растерянно. — Время такое, делит на жизнь и смерть. — И вдруг совсем неожиданно рассмеялась: — Про гостей-то мы и позабыли! — и снова забормотала непонятно…

Ни на кого не похожа эта девочка. Шагнул к ней Агван и сразу отскочил за печку. Какие у неё глаза! Небось когда спит, щелки остаются. Она и ночью видит? Осторожно выглянул из-за печки. Как зовут её? Cэсэгма? Дарима? Печка жгла бок. А девочка склонилась к огню, вытянула прозрачные пальцы. Сказать бы ей что-нибудь! Но знает он лишь одно русское слово, которое всё вертится в голове — его Очир научил. А если он других не знает?

Он медленно, прижавшись к печи, стал обходить её с другой стороны. И ладони, и живот, и щека правая горели. Но он всё теснее прижимался к спасительной жесткой стенке и полз по ней боком, медленно, боясь того, что задумал.

Наконец оторвался от печи и потянул девочку за рукав.

Она изумленно, прозрачно взглянула на него. Он всё тянул ее к себе, и когда ее легкие волосы жаром коснулись его лица, он зажмурился и выдохнул то слово.

И вдруг остался один. Девочка далеко-далеко кричала:

– Мама! Ругается!.. Он ругается, мама…

Агван не знал, что она кричала, но понял: она сердилась.

– Иди сюда, скверный мальчишка, — взвизгнула мать.

Он не двинулся с места, зажмурился еще сильнее.

– Разве ты знаешь русский язык? — вместо мамы возле него тетя Бальжит, гладит по голове. Когда открыл глаза, мать, вся красная, что-то шептала ей. Он вздрогнул отхохота тети Бальжит.

– Уморил! Уморил! — А дальше — непонятно. Агван отчаянно вслушивался, но ни одного слова не разобрал.