Поколение оттепели. Воспоминания
Шрифт:
Та, которая «уже собралась», это Нина. Она ждала фотопленку, чтобы взять ее с собой на Украину. Алик был хорошим фотографом, ему можно было доверять и не только с технической стороны, но проблема заключалась в том, чтобы получить заказ вовремя. При всех его достоинствах, Алика нельзя было отнести к разряду высокоорганизованных личностей.
В конце концов проявленная пленка отправилась на Украину. Вскоре после возвращения в Одессу Нина передала мне через приезжавшего в Москву знакомого: в ее квартире и в рабочем кабинете были обыски. Потом ее вызывали на допрос, допытывались о какой-то рукописи, о чем она
— Как я уже сказал, Гинзбург нам все рассказал. Мы просто хотим услышать от вас подтверждение, — повторил Миролюбов.
— Мне очень жаль, но я не могу вспомнить. Разговор, о котором вы спрашиваете, был в декабре, а сейчас август.
Что мог сделать следователь? Не влезет же он мне в мозг, чтобы в точности установить, что я помню, а чего не помню.
— Ваша девичья фамилия? — теперь Миролюбов почти кричал, стоя надо мной.
— Славинская.
— Как зовут вашего отца?
— Михаил Львович Славинский.
— Где он?
— Он погиб на войне.
— Я вам сказал — мы знаем все.
— Да. И я отвечаю на ваши вопросы.
— Давал вам Гинзбург какую-нибудь пленку?
— Да. Магнитофонную.
— Что на ней было?
— Песни.
— Была там песня Алешковского?
Понятно, они забрали у Алика магнитофон.
— Не помню. Это было давно.
— Помните песню о селедке, которая вышла замуж за кита?
Я помнила эту песню. Селедка выходит замуж за кита, что поначалу расценивается как проявление разврата, ведь в нашей стране все должно быть правильно — селедки женятся между собой, а кит должен жениться на китихе. Власти приступают к карательным мерам, но вскоре по указанию Центрального комитета оставляют в покое новоиспеченную супружескую пару: ведь если ей удастся производить потомство размером с кита и со вкусом селедки, то в стране появится больше продовольствия для удовлетворения нужд трудящихся.
Я не торопилась с ответом, предвкушая, как капитан Миролюбов будет пересказывать содержание этой песенки.
— Селедка выходит замуж за кита, и это рассматривается как сексуальное извращение, — произнес Миролюбов, опустив часть рассказа о роли Центрального комитета.
— Припоминаю что-то в этом роде. А разве это запрещено?
— Людмила Михайловна, вы меня огорчаете. Я же вам сказал — Гинзбург рассказал нам все. Мы все знаем. От вас нужно только подтверждение.
— Не знаю, какого подтверждения вы ждете. Что селедка вышла замуж за кита?
— Как ваша девичья фамилия? — снова вскричал он.
— Я уже говорила. Славинская.
— Вы знаете, где ваш отец?
— Он убит на войне.
— Вы замужем?
— Разведена.
— У вас есть дети?
— Двое.
— Вам известно, какие меры наказания предусмотрены законом за дачу ложных показаний?
— Известно.
— Где вы работаете?
— В издательстве «Наука».
— У вас хорошая работа?
— Хорошая.
— Как вы думаете, что сделают у вас на работе, если я сниму трубку и расскажу им, что вы отказываетесь давать правдивые показания Комитету государственной безопасности?
— Думаю, им это не понравится. Они даже могут меня уволить. Но я не могу вам помешать — звоните.
— Как ваша девичья фамилия?
— Славинская.
— Где ваш отец?
— Он погиб на войне.
— Людмила
Какого черта ему надо от моего погибшего отца? Что они хотят найти в моей комсомольской юности? Она чиста, как у Зои Космодемьянской.
Вечером я рассказала все Ларисе. Она внимательно слушала, переспрашивала, просила повторить.
— Он записал твое имя, дату рождения, национальность и все такое прочее перед тем, как стал задавать вопросы?
— Нет.
— Он делал записи?
— Нет.
— Люда, это не был допрос. Похоже, тебя расспрашивал оперативник. Может быть, на тебя заведено дело.
Наш «Красный крест» становился все более активным. К нам постоянно приезжали жены украинских политзаключенных. В то же время Ларису и меня вызывали на допросы по делу Гинзбурга. Мы обе понимали, что можем угодить за решетку.
Я разведена, муж Ларисы — в лагере. Ни у нее, ни у меня нет ни сестер, ни братьев. Что будет с сыном Лары? А с моими детьми? Удастся ли кому-нибудь из друзей попасть в зал суда и рассказать, что происходит?
Не помню сейчас, кому из нас пришло это в голову. Помню только, что поначалу идея показалась нам забавной: нужно всем сказать, что мы — двоюродные сестры. Тогда в случае ареста одной, другая сможет на правах «родственницы» обращаться во все инстанции. Конечно, это будет обман. Надо сказать, что я двумя руками подписываюсь под моральным кодексом Алика Есенина-Вольпина: правда и только правда, но за одним исключением — если небылица состряпана для КГБ. Не вижу ничего предосудительного в том, чтоб ввести в заблуждение эту организацию.
Чтобы навязать КГБ версию о двоюродных сестрах, пришлось начать с обмана друзей. На одной из вечеринок я обратилась к Ларисе: «сестричка», она ответила в том же духе.
Тут же кто-то из компании заметил:
— Я не знал, что вы сестры.
— Двоюродные, — сказала Лара.
Нам тут же поверили. У нас появились свидетели.
Летом 1967 года я нашла для Толи жилье в Александрове, в двух часах езды от Москвы, у одинокой пожилой женщины, которая отрекомендовалась мне как тетя Нюра. Единственная комната в избе была перегорожена буфетом и занавеской. Угол, отведенный для жильца, вмещал кровать, тумбочку и стул. Толе удалось получить прописку и найти работу грузчиком на ликеро-водочном заводе.
Почти каждую субботу Лариса ездила в Александров. Я предполагала, что она помогает Толе писать книгу, но наверняка этого не знала. К тому времени мы с Ларисой пришли к обоюдному согласию — не задавать друг другу лишних вопросов, пока не понадобится помощь. Если одну из нас арестуют, другая на любом допросе может с полным основанием сказать: «Не знаю». Всегда легче сказать правду, а не выдумывать правдоподобную историю.
В сентябре Толе удалось получить отпуск за свой счет, чтобы пожить на подмосковной базе отдыха для писателей и журналистов — одна приятельница снимала там большую комнату, но приезжала только по воскресеньям. Лариса тоже оформила отпуск и провела две недели с Толей за редактированием книги.