Поколение судьбы

Дорофеев Владислав Юрьевич

Воспоминания

Я шёл, громадный вздох в груди тая,ночь, грудь и кровь оставил на постели —под небо зла заря меня вела.Расшевелил я ржавые весны качели,и заскрипела осень, как зола,и цепи скользкие в ушах висели,язык мой заработал, как звезда,там в пасти черная прохлада рая,молилась здесь спинная худоба.В реке сознания рука, качаязвезду и крест – моих детей сердца,дрожала плоская, к виску белея.Он ногти обдирал – пространств отец,мял, комкал ржавые весны качелии зеленел от страха страх-самец.Иерихон и кот-самец запели,торчал в ветвях могучий небосвод,присел дурак на старые качели,коровы, мухи, люди, дети, скотпо мачте вверх ползли и хохотали,орала мачта дерева им в рот,внизу собаки белые стояли,тартинка-женщина их гладила.Упали ветви – женщину распяли.Поднялся из травы и зашагаля, плечи-крылья расправляя ночью,леса шипели, звали из угла,любил твои колени над луною,тебя прибила к белому игла,в меня сказала чужеродной речью.Я замер от любви и холода,мне показалась странной эта встреча.Затих я от любви и холода.1982,1983.

Три «г»

Блудливый крик воды и вьюги,и пахнут хлябью волосы.Нагнулась в детство, рыба влагизмеилась с губ и в голосе.Конечно, клюв свистает танго,когтистый домик им божок,бредет фигура из ротонды,согнутая несет рожок.Прядут и Ира и Татьяна,как капля соткана звезда,родить бы всем меня – мы пьяны,течёт из темени вода.Идут гуськом во чреве этоми выйдут – жертва и палач,луч смят, хрустящий звук победыпо плоскостям спешит помочь.Мимоза в мышцах камнепадарастёт с разрушенным умом,усталые глаза распадаживут в волнах и за виском.1983.

Попугай

Глаза оранжевые, если не в кино,под камень спрятаны, волнение ресницна землю брошено из кругленьких глазниц.Вот так, напоминая бег гнедых коней,девица твердая на берегу морей,изученная в танце, кожа на песке,напрягшись, сдохла в затяжном она прыжке.Там в комнате, где иглы – лестницы к картинам,безбрежный мальчик на коленях у девицы.Я там любил, а после синих вечеровскорбел без имени в мозгу. К гардинамты подошла и повела лицом угристым —вне маски цвета мыши – в сторону без слов,и голос всплыл в февральской гуще женских снов.Пришла и грудь кусает честным ртом любви.Ой, хочется ей жгучих ощущений ног,и сбросила лицо, и плачет, и вне лжи,купила в лавке губы светлые и флаг.В той лавке букиниста ружья нарасхват.Здесь в лавке слово «женщина» сменило «блядь».Ах,

сами петли пуль убьют ее в охват.Просила убивать, улегшись на меня,растекшись прядью по лицу, забормотала,так рассмеялась, что на крюк спиной попалась,висит, как попугай на жердочке она.Обмякшее щипать, лизать и целовать,стащить с крюка и взять, одеть и ждать,и трупа позы, позы языка смешать.Умеющий смеяться, если захочу,животный крепкий взгляд в глубокой голове,живу, когда придётся, и в Орле живу,я с тенью зеркала гуляю в феврале,геранью под ногами пахнет чуткий снег.Иду – и бледный перебег лица – настигя ранки фонарей, опомнился и лёг.1983.

Городские дачи

(поэма)

– А ты не пробовал огромный секс?– Не приходилось, но хочу понять.– О, это … как прочесть «Архипелаг»…За дверью в мир и дерево, и океан.Еврейка с чёрными глазами на лице,с невероятной грустностью в глазах,однажды молвит ночью: «Будешь ты?»«Останусь, буду!» «Повтори еще.»«Останусь, буду, я всегда». Упала.Раздел я тело. Дерзко-умный голос:«Покроют всю меня и тело всё,о, милый, волосы за десять лет,тугие волосы. Я – Байрона стих.Тогда твоей останусь?» «Да, моя!Всегда! И помни: твой огонь, а мой дым!»Река крутилась в черепе Земли,девица оттолкнулась от травы,верблюжьи голые восходы плыли.В ряду годов слой нижних брусьев сгнил,вода прошла, и ноги замерзают,прозрачные ругаются фигуры.Слова «Пророка» где-то рядом живы —в чащобе яблочных лесов роятся.Дождливые из мрамора леса.Женились мы однажды вечером,она – как мать и старше, и богаче,лет шесть – мы дети и любовники.«А я таюсь и знаю, вера в псавнутри любого существа природы.»Печальные лежат во тьме равнины,хрустят там щеки лунных косогоров,узор пальцы спечатывал звезду,ночь перезванивала огоньком.Луга туманных, бледно-синих траввокруг их дома. Листья колыхались.Сегодня познакомился с Мариной,она – смотрительница дач в лесу,она поет в церковном хоре, добрая,купила двадцать пар носков на осень.Волк – за собаку. Рояль и зеркала.Консерватория. Худая. Целка.И милая – меня кормила мясом.И милая, что хочется убить.Иная крайность памяти природы —одна.Навоз приносит славу саду.«Одежда белая струиласьНа ней серебряной волной;Градская на главе корона,Сиял при персях пояс злат;Из черно-огненна виссона,Подобный радуге, нарядС плеча десного полосоюВисел на левую бедру…»На черном маленьком рояле нотыШопена, издание Германия.Твердит циническая баба: видит,спасётся горсть фанатиков любви,и кровь волной прольется по миру,все уничтожится греховное.Седая импотентка. Чуткость. Страх.Она могла быть человеком и в лесу,с осеннею булавкой – милая.Хохочет провал в быстрокрылое горло.И замок встает, опуская цепямидве тени с зубцами обрушенной башнина разные реки, на берег и площадьс часами. Там девочка-самка рыгает.Осеменяет человек свой череп.Гортань проколота огнем камина,дожди под табакеркой спрятались в червях,тела тянули из бутылок вина,сердца схватились ночью биться на руках.За скользким горизонтом солнце жило —в печи под пеплом – умно, завтра и вчера.Я подымал безжизненное тело,остались спать спина и голова-гора.Я подступил и умолял у неба:«Страдавшему от красоты, позволь забыть!О, милый!» – Я. И свечи отекли, и гребнирасчесывают нас, и птицы гнезда вьют.Сгорает череп от истомы рабства,в сосуд его гармония слилась,изнемогаю, лихорадит мозг.Лопатки дергаются, белы спины,и осень чавкает, хвоя висит, звенит,вода лесная в бочках круглых стынет,слоняются обьятия, оскал гремит.Спокойный хохот – холод сотворенья,две кожи скрылись в ночь – им песня удалась,любовник умирая, входит в звенья,зовет согреть. Хор слез летит, пронзая глаз.Нет чащи снов, тепло вина лоснится,потухших листьев каменный дрожит агат,румянца запах, мысленные птицыгрустят в руке, расписывающей сад-ад.Смешная рыба хрустнула в карнизах,прошлась хвостом, оставила клеймо в земле,глаз бычий вскрылся с кротким визгом —мы улеглись в лечебнице и молоке.Разъять любовь – как средство для наживы.Теряют сон еврейские бульварыв намякшем мае-обольстителе.Запомни, твой сын обернется, промолвит:«Ты – пыль! Мой великий отец и любовник!»Торчал тот крест под белой лентой плеч,рука прижала сердце к желтой кости.На белой груди отыщу белый крест,запомню блаженное пение,упал – на груди умирает отец,назад отступил, на губах тишина,прошлась по земле за ногою нога —поднялось над грязью знамение.Она – прекрасная, больная часто —кусочек рта, рука, одно лицо —над оживленной карлой веки спят.Напомнила змею с дождем и камни.Там впереди листья реки опали,прислонились к себе и печалились.Понятны шелестом плеча и танца —обреченная, оголеннаяпоцеловала, застонала, пала.Давала ночь себя, как шаль плечу,ресницы с сканью слез ронялись, плыли.Свечу зажечь и мудрая остынет.Не спят зобатые, смешные мыши —пищат их голоса. И бич заритасует брюхо женщины и дома.А в комнате осиновое теловстает с постели в крупных стеблях вен.Оно в окно уставило глаза,там капелька росы на пальцах сна.Наш честный раб свистит, слюнявится —в нем тварь живет малиновой души —и любит, любит, любит вас.Совет ему врача: «Протезы в воду».Диалог состоялся на природе,глаза блистали дикими белками.«О, женщина, я как увидел, сразу!Вы – счастье! Вас люблю! Безмолвен к вам!Ревную, не хочу вне ваших жить!»То существо – понравилось оно?Тем утром. Человек внутри под маскойподнялся со стула бледный и ветхий,умытый, как море, и липкий, как кровь.Глаза его круглы, злы уголками.Несет на палке баба красоту ручьяиз под коряги грузной и широкой.Кукует лес, коровница-звездагуляет над собой. Спит край пространствв земле под тонким ледяным чулком.Раба и бестолочь сидела задом,воняла потом и мочой вчера.Фиалка на портрете и лампадка,в петлице гиацинтовая трель.«Мой муж – от рака. Сын в Варшаве —могила номерная в сорок пятом.В последний, сорок третий, мальчик взят».Подрыгала крючком ноги и пала.Рассек пространство взгляд Тургенева.Висок упрятан тихими шелками —парит с слезами на колени девы.Две феи с полинялыми власамиприпали, согревая телом тело,влекомые к коням и библиям,прикрытые листком Монтеня, сдохли.Рабы сидели на диване ночью.«И целовались мы взасос,пока не свистнул паровоз». —Сказал, расширив губы, мертвый справа.В великом центре женское лицо,сомкнув скулатые ущелья, молвит:«Мне указали – вот ты. Я ждала.И челку, и рейтузы не носила».«А я кальсоны надевал и стану».И нос зажал от запаха в груди.Растоптанное «я» сжирает тело.«Я за тобой!» «Тебе нельзя, царица!»О, дайте, дайте зонт – ему в очках,он лысый, розовая баба рядом,глядят на самолет с балкона беды.По окнам, слева от вторых подъездовпо вечерам с нагнутой головой,коленями в глазах – беременный он —мальчишка немой вне левого глаза.«Носферату» – называют дитя.Я помню книги, красную тетрадь.1983,1984.

Перевод

«Конец облакам и мне…»Собрался я в полет кровавых крыльев,зашелестевших в огненный разгул из туч.Их гений бронзовый петух, а вот он луч,как радость истины нас гонит с пылью.Затем вас гонит крик воды под корни —и миг, подброшенный в крутящемся верху;глаза и возглас голубиной дворниза тенью твердою, их шаг – полет к греху.Подрагивает глаз в напевном хохотепод бровью гиблою, и бусы в дрожи,застывшие на шее, с шеей черепа.И ангел истины пьет ласку важно.Объятия вернуть и плакать неспеша,пронзает тонкое стекло ресница,падение от времени, несет душа —одна в кольце на птице и на птице.Да, перевод из игрока и солнца —«вот синее, вот бронзовые колпаки,их лапы хваткие…» Да, да! – толпы руки'.От мутных крыльев, красных, смятых – вой сна.1983.

Третий солдат

Пройдя над горизонтом в чувственные грезыс измученной и черной розой на губах,мы вознесемся под беспечный гул морозаи, намертво уставшие с свинцом в глазах.Отколыхнулись на ветрах все створки бреда,идет к уставшей вечности сам-смерть петух,наперстников, соратников зовет победы.Ведет толпу к крестовым снам другой пастух.Вольем в глазницы чувственное масло – страх,вверху ни лиц, ни птиц, ни времени безумств,и насовсем последних, огненных в глазах —зовет к толпе в крестовый гроб сухой пастух.1983.

* * *

И ты, который умирал налево,и ты, который умирал направо,ведь вы, наверно, умирали вместе.Зачем же ты ушёл направо,зачем же ты пришёл налево?1984.

Война

(поэма)

«И прошуне забывать…»1.Деревья остолбенели,заплакали верхушки детям подобно,вихрь несёт кровавую карусель,ржут металлические, пустотелые кони.Я свалился в рвоте,меня отравили досужие вымыслы,я хочу жить свободно и гордо,мне затыкают глотку змеей победы,мне тычут в грудь коромыслом войны.Я хочу пчелой возиться на поле нектарном,я хочу верить в себя всегдаи всегда в тех, кто рядом.А рядом – Земля.Буду быком с рогами до солнца.Буду бычать и реветь о любви, как о шлюхе —ей оказать внимание и дать новые платья,и она начинает тянуть нить заговораи продавать себя богатейшим странам и народам.Я буду кричать о войне, как ребёнок с кожей,обугленный фосфорной бомбой,я буду молчать о войне, как мужчина,на глазах которого любимая отдается другому.Я выйду на улицы,я уничтожу день и ночь,я выйду голый на голые улицы —от тоски по завтра безликие.Какая мама?! Какая жена?! Я буду один!Я буду нерожденный. Ничей. Никто!!!Я хочу исчезнуть, не появляясь.Я хочу умереть неживым!Я зеваю подобно волку в клетке.Ты – век! сытый, шумный, как корова,которая не умеет разродиться,и подхожу я и взрезаю живот коровы.Кто выходит из коровы?Света мне!не вижу теленка.Прочь! Это – смерть!Но вдруг я шепчу в забытьи чёрные мысли:«Жестокость – это инфекция, и она летит по ветру!»Я не гожусь в душефага.Я – не дурак.Я – умный, я – хороший.А как иначе?! Я – не убийца, я – не злодей, я – не льстец.Равняйся на меня человечество.Я – лучший, и я знаю, что нужно делать сегодня и завтра.Мой волчий нос за версту чует запах радости.Следуй за мной моё человечество.Я – поэт. Я – гражданин мира. Ура мне!(Человечество рукоплещет.)Тихо все, замрите и слушайте.Первым делом уйдем в подсознаниеи вытащим на поверхность комплексы,а затолкнем в освободившееся пространство: достоинство,свободомыслие,веру в себя,любовь.Теперь у нас новый фундамент.Принимаемся – с высунутыми от усердия языками – за социальноеположение.Назовем его «Я».«Я» – это общество, власть, индивид.Сначала мы понаделаем аппаратов и роботов для кибервека.И киберэпоха освободит человека от физической обязательностиработы.Всё! Нет нужды зарабатывать на хлеб жене и детям.Изобилие!Преодолевая стыд в горле,отбрасывая деликатность, говорю:милое моё человечество, вы – стадо!Ваши повадки устарели, и завяли ваши привычки.Долой дом и семью, долой обеспеченность и слабость!Я знаю, что делать, чтобы не было войны:надо быть человеком и не лгать себе и всем.Давай, человечество!Вперед к биологическому человечеству!2.Я пишу ночью словаиз себя откуда-то.В сердце пустыня из песка,руки – два горизонта,ноги – всполохи огня,волосы – кратеры не умерших вулканов,рот – граница света и тьмы,голова – как горшок с землей.Я пишу о войне, которую вылепила моя любимая женщина,она мне не жена,но больше,она мне – дань еврейства,которое защищаю из любви к их женщине,но которое осуждаю за их старость и холодность души,хотя, может быть их отщепенческая грусть и намеренноеодиночество —есть отсутствие воображения.Я на кухне сижу за синим столом, под синими стенами.Я никого не славлю, ибо я объективен,как сама объективность,если она еще жива на планете.Я никому не подражаю,я сам – неподражаем.Мне четверть века,я – зоркий, как сокол,рвущий в клетке мышь.Я сам себе строю клетку.Я – поэт.И поэтически заключаю себя за сеткой слов.Дети и взрослые идут, не плачут,а смеются моей жестокости,которая разорвала мышь —они ужасаются моей жестокости,которая бросает меня грудью на клетку,они смеются моей неловкости,когда я от обиды и горя падаю на землю.Я – сокол и Сизиф, я – Прометей и Гермес, я – чудище,я – христианин человечества.Я вижу участок земли:по грудь в снегу идёт Борис Пастернак,идёт за человеком след в след —они беседуют о вечности человечества,потом Пастернак садится на человека.на круп спины,превращенной в круп кентавра,и пишет на бумаге слова,сам страдая от неизбежности метаморфоз жизни,которая как рак.Давай, Борис Пастернак,живи, не умирай, я поддержу тебя своим бессмертием.Говорят, была муза – как баба.Я нахожу эту бабу всюду,даже в разговоре двух рабочих:«Эти коммунисты, сейчас как попы!»Кто сказал? Что! Убить говоруна!Но он рабочий, как тогда?Но как он смел о коммунистах,к которым глаз мертвых взывал:«Коммунисты, вперёд!»Зачем же рабочий разочарован в коммунисте?!Хватит врать фактами и словами.Обернитесь вправо:в Москве на улице Горького фашистский слёт,жгут

портрет Ленина,и трое в автобусе «Орёл-Тула» насилуют на глазахразочарованных пассажиров женщину.Обернитесь влево —я задыхаюсь,в лёгких трупный газ —пьяные рабочие выходят из дома.О! Они солидарны, как трупы.Прочь алкоголь из семей и страны,иначе опять засопит от совести Россия,и судорога скует сердце России.Кто тогда скажет вам то,что я говорю,пока горло еще как-то хрипит.Надо перестать лгать и думать о выгоде,вперёд без вранья в сердцах,вперёд без лицемерия в устах.Коммунисты и люди,спасите моего отца.Он – коммунист, но он алкоголик, и он одинок,он растерян и разочарован.Хватит бреда.Коммунизм, приготовьтесь к этому.Но для этого надо,чтобы человечество стало биологическим,а экономика кибернетической.3.Моя мама смеялась до слёзв восьмидесятом,когда коммунизм со страниц историивыпорхнул пташкойи улетел в новую клетку слов.Будет! Довольно!Мы – люди, мы любим страну,мы не хотим,чтобы опять и опятьза радостный смех и пытливостьнам бросали гордо:«Враг народа!»Я – сам народ!Я – не враг себе.Довольно абстрактных слов о счастье всемирном,я хочу человеческой, не военной жизни.Я не хочу, как родители, быть обманутым словами шрифта.Шрифт переплавлю в стихи.Слушай, страна, своего поэта,он не хочет быть замороженнымна своей тёплой земле.Откажемся,от чего нужно отказаться.Ленин советовал ошибатьсяи советовал вам ошибаться не раз.Я не хочу, чтобы война,я не хочу, чтобы терзаться и мучиться,я не хочу,как овца,быть под безжалостным и тупым дуче.Я не хочу жестокости и юродивого вождя,ибо всякий вождь – юродивый и маньяк.Я – офицер, я умею командовать и кричать,но я не хочу быть грузчикоми в земляные складыскладывать кровавые и чёрные человеческие мышцы,или совсем ничего,или воображать и подсчитывать тени,заполонившие огрызок Земли.Сам я не верю в войну.Я утверждаю,что все армии и оружие —это анахронизм,это – комплексы половой сущности индивидов,это – старость и брюзжание,это – желание мертвецов утащить за собой живых,это – обман человечества эпохой христианства,это – инерция весенних самцови парализованных шумных стариков.Мне не надо войны,я не – животное, я не – самец,я не могу из-за самки драться,я ищу себе не самку, а женщину,а, если не нахожу, то и не дерусь за чужую.Вранье,что не может быть двух строев на Земле;просто имеются сволочи,которые так считают и говорят об этом всем новорожденным.Но поздно,мои младшие братья.Хорошие люди – они не унижены,и через семь лет они станут взрослыми.Ещё семь лет —и мы разберемся в ситуации на Земле.Пока давайте жить задом наперёд,как раки в норе.Я вижу необозримое поле Земли,которая хрупка, как девственность.Надо острожнее расщеплять ядро и души.Расщепление ядра – тени и тени.Расщепление души – мрак и мрак.Я говорю,я смеюсь лицам и собакамв лицо:«Война – не средство!»Жалость к себе сжимает моё сердце.Мама говорит:«Сын, ты должен воевать! Кто защитит меня!?»Я пою великую музу,сердце пою —оно скособочилось и окривелоот слов «война».Сердце – мой нерв,в котором я,как кошка на электрическом стуле,извиваюсь.Но мёртвой хваткой меня схватили руки цивилизации.Я иду по жирным тротуарам,иду под толстыми окнамив сластолюбивые переулкииз чревоугодливых семей,убегаю от корыстолюбия,которое разливается по городу зловонной жидкость.Я убегаю на последний остров света —в женское сердце,и с ужасом обнаруживаю у женщины ум,который корыстолюбиво меня изучает.«А теперь уходи! У меня сосели и муж, и работа, и корыстолюбие!»Я понимаю женщину,но судить себя готов за то,что просмотрел корыстолюбие в людях.И люди больны теперь дважды – войной и корыстолюбием!4.Ах, детство,слепое, как радость!Сегоднявсё человеческое и истинасозревают поздно.Я решил стать поэтом в двадцать,я – поэт через пять лет —срок не большой и не малый.Надо говорить о любви,о любви мужчины и женщины,о любви семейной,о любви родителей к детям.Но как давно! – и это странно —родители любят детей, как собственность.Чувство собственности не различает.Свою дочь или сына можно избить.Вот и бьюткулаком и ладонями, ремнем и ногами,в зубы и живот, в кость и плоть.«Папа, зачем ты коммунист?»«Чтобы хорошо жить!»«Так ты – негодяй, папа!»Раз в зубы!«Папа, а зачем тебе дарят подарки?»«Чтобы хорошо жить.»«Так ты – животное, папа!»Два, в печень.«Папа, зачем ты меня бьёшь?»«Чтобы быть уважаемым папой и главой семейства!»«Ты – глупый, папа!»Раз, два, три – в зубы. Губы в кровь!О, тринадцатилетняя дочь!И дочь собирает кровь с лицаи мажет папе папину плоть.Теперь любовь очевидна.Лицо дочери и морда папы одинаковы —красные, кровные.Салют! Папа!Дочь похожа на тебя!Вот семейный мыловаренный заводик!не гнушаясь ничем,папа перерабатывает на мыло душии красоту жены,которая уже была красивой,и красоту дочери,которая еще будет красивой.Конечно, если я не вытащу дочь из подкогтистой лапы папы-петуха,не вытащу её бешенные волосы, её полные груди, её женский зад,если я не вытащу…А петуху оставлю болезнь маниакальной важности,пусть более сам для себя,петух,желающий стать страусом,но не знающий,что страус любит прятать голову между ног.О! Моё человечество!Поприветствуемтретью болезнь человечества —мечту о страусиной важности.5.Мне четверть века,и я хочу говорить великие слова,и быть великим.Я хочу сказать всё, что хочу.Я буду неправ,направьте меня,те из вас, кто лучше чувствует правду.Я – дитя,взращённое словом семи партийных съездов,я – середина истории,я – член государства,я знаю наш стройкровью и кожей, потом и мозгом, и душой.Я – нарождение строя.Скажите, если я ошибаюсь!Есть мнение:наши отцы и многие мыне доросли до социализма,нам социализм,как вилка, которую мы прежде не видели.Но дороги назад нет,далеко зашли,давайте вместе что-нибудь исправим.Не верю, что всё скверно и скучно.Я работал инженером на заводе,мои рабочие в перерыве пили,я возмутился,рабочие мне пригрозили.Что это? Мне скучно и тяжело!Я – писатель и поэт,я – нищий в еде и одежде,я терплю.Мне говорят, что я украл деньги у государства,я – мурло и паразит.Выдумка, что люди – как я.Я – единственны.Но человека нельзя запрограммировать,разве что удушить лестью, оболванить —но и тогда я буду чувствовать,пока жив.Я не хотел быть плохим инженером,и когда мне говорят, что я украл деньги у государства,и крал их на потяжении пяти лет учёбы в ВУЗе,тогда я начинаю думать,что меня купили за стипендию,и думаю, что стипендия – это плохо,или плохо, что я понял себя поздно.И я думаю:странная рабская повинность —быть между государственным и человеческим.Я говорю всем:люди,читайте меня и говорите мне,кто я.Я пишу о гордости и чести, об уме и страсти,и спрашиваю себя каждой строкой:Кто я?Кто я?Кто я!Я —хам для судьбы.Меня невыносимо много.Я люблю людей всякой клеткойсвоего огромного, нечеловеческого организма,который день и ночь думает и гадаетне о коммунизме будущего,а о человеке настоящего,который мне ближе любви к женщине.Я – живое всего мира,я люблю всех людей,я не выбираю,как медведь берлогу,я ищу волосы женскиеи нахожу в них завитки гиацинта,я скорблю над оскорбленным человеком,и вспоминаю законы франков,по которым надо платитьза всякое сказанное без правды слово.Что же все плохие?Или все устали и забыли о жадности жить,запамятовали хилые,что жизнь даётся жадным,им подчиняетсятелом и ухом.Покорные стали,как кости и пепел,покорные, слепые, глухие,не замечают подвоха, подлости, лести, брани,оскорбленные не понимают,что их оскорбили.Я за них оскорбляюсьи кидаю свою тяжелую лапу с перстнем Девы(родившей меня в сентябре)в лицо обидчика и человечества.Я возлагаю на себя обязанности грифа и санитара,я переставляю миры и эпохи, как кубики.«Геть, геть!» – Я кричу быкам.Бичом золотым я сбиваю звезды в стадои гоню их на кладбище в завтра.Я говорю перем вами,Земля:«Нам старо завтра,нам годится в суженные то,что настанет после завтра!»Мы притащим за длинные ушикосматое тело с короткими ногами,безрукое и с животом —всунем ему в чрево «меня» и «завтра»;соки и воды, и кровьперемешают «меня» и «завтра»,родится гигант – новый человек,в глазах которого боли и страхистанут звучать, словно, воздух,как дыхание,как поцелуй,как танец,как красота металлической музыкальной гармонии.как колодец человечества,из которого я не хочу вычерпать воду человечности до дна,но не хочу и наполнять колодец —пусть колодец живёт по своим законам,пусть всё останется, как есть.Зверя приведет мой друг.А сегодня я иду к другу.Он разговаривает со мнойи выясняется,что он думает о себе, мечтает о себе!Я бросаю друга, думающего о себе,выхожу на вкусные и приятные улицы,двигаюсь в ритме обрубков, огрызков и сучьев.«Кто ты?» —Я притрагиваюсь к шаровидному обрубку. —«Я – женщина!»«Но, где твои стройные ноги до облаков?Где ты, которая выше облаков?Где ты, покорившая мои руки и глаза?»«Я – социальная женщина!»Ты – фабрика по переработке пищи,в тебе размещено несколько фабрик:родильная,половая,тщеславия,варварства.Рядом еще какие-то – обликом люди,они едва передвигают ноги,глаза одеревенели, и слиплись веки,они – огрызки,они сами себя сжевали —одна жалкая память по ночам возбуждает их души и ум.Это – плоские люди.Эй, плоские, ради вас я изменил себе,я заговорил глупостями.О глупостях говорю глупостями.Я размещаю в толпе мощные лупы глаз:«О, где ты женщина,которая выходила народность поэтов?»Где ты, женщина,которая не дает мне умереть,и, если бы не ты, вымерла бы народность поэтов.Желаю выразить космический символ мира,который женщина зачала и родила,желаю разбудить в вас,люди,страх боли и страх смерти,посадить судьей себя и Человека,обращаться с вами жестоко,научить вас управлять страхом боли и страхом смерти.Научу, отпущу – идите по Земле.Дьявола превращу в белого котёнка с чёрным хвостом,болезни помещу в гробницуи выбью на плите:«Здесь похоронены самые страшные,четвёртая и пятая болезни человечества —страх боли и страх смерти!»И станет славно жить и любить!1982, 1987.

* * *

Прошел я путь теней, там впереди передо мной путь в ад.Любовь не выдохнешь, её не проживешь, она – вся вечна,и вечен чистый дом и твой чудесный огнецветный взгляд.Нельзя нам пережить себя, ведь жизнь тогда небесконечна.1985.

Былое

Про кожу я уже сказал, она была, как небо голубой,звезда во лбу, румянец на щеке и руки тонкие, худые.Я не хочу забыть о городе, а помню только поцелуй.Шли люди будто тени, а тени падали назад пустые.И я оставил влажный след своей губы на девичьей щеке,был вечер в октябре, ты обняла меня легко и безвозвратно.Хочу забыть о встрече той и помню трепет кожи на виске,над городом была луна, быть может город позовет обратно.Я не приду назад, не буду жить и улицами там ходить,но там Ока течет, над нею мост и люди там давно чужие;там Бунин нас любил, теперь всех будет бледный идиот любить,чужой прохожий, улицы и площади, шаги и те другие.Всё началось там в глупом ноябре, а в октябре закончилось,и я уехал к чёрту на восток, мне так хотелось жить у моря.Мне там на женщин не везло, иль им мое лицо не нравилось.Подковкой высекал в булыжной мостовой разбитые аккорды.Я обманул себя, я захотел прикосновенья робких рук,мне никогда не хочется отстаивать освоенное время,хочу понять, зачем мне нужен был её обворожительный испуг,к чему тот глупый час, к чему та глупая и скучная затея?1986.

Рождение

АнеУ девочки из бронзы белая свирель в руках,дорога кроткая легла под ноги зимней девыи пролегла по лепесткам прозрачным снега в снах —глаза навыкате блеснули в чёрной пасти чрева.Мы хоровод водили между серых стен беды,зима качала лунные весы над эшафотом,я бросил лебедь белую за чёрные хребты,поймал жену, подкинутую вверх Аэрофлотом.По комнате обрюзгшей от тревоги и тоски,я в ночь сошел с тяжелым светлым лбом и ясным взором,под шкурой шерстяного пледа пальцем тер виски,лиловый тон ковра казался мне моим позором.Все стены затканы сплошною паутиной слез,тугие крылья за спиной захлопали как веки —их тень, проросшая в крови букетом дивных роз,напомнила нам улицу, фонарь и дом с аптекой.И в танце легком трепетнула кисея зимы,гремели тонкой чешуей ночной Амур и сопки,больной рукой я тронул косточки пустой спины —грудь отворила створки, сердце застучало робко.1986.

Осень

ЛенеВ осенний дом вошли, окутанные страстью,когда же плакать стало невозможно,ты бросила свой взгляд —тревожная струна попала под смычок,в последний раз поднялся занавес над сценой,коричневая птица поднялась над крышейи улетела в небо, шелестя,качались крыша и луна,ты встала на носок, поцеловала землю,земля вздохнула, не проснулась,ты опустила руки на стекло.Мы спали стоя, а грешили утром,в минуты бодрости слепой я не искал себя,я слушал патефон самозабвенно,пластинки прыгали, пищали,я поднимался на второй этажскрипучей лестницей крутой;там открывал я окна в мир,и он заглядывал ко мне,а ты спала внизу,не плакала, а улыбалась.Я прыгнул, оттолкнувшись от широких досок пола,хотел взлететь, не получилось,а ты спала и видела во сне меня и мир,в котором я взлетал и падал много раз.Вдруг ветер колыхнул на занавеске розовую птицу,пластинка кончилась, поехала игла,крутился ветер в комнате,я сел в соломенное кресло и уснул,и вижу я во сне,как к дому подошло начало века,оно заглядывало в окна,оно крутилось словно ветер,но время было беспощадно,и вновь оно ушло в себя;я дальше вижу сон,как по тропинкам парка в Белой Церквииду под колоннаду выговорить имя.Я позабыл тебя, я умер наверху.И в парке наверху от колоннады остаются вопли.Я встал из кресла, подошел к окну,я жил на берегу реки,и отраженья рук я видел на воде,я затворил окнои стало вдруг смешно до слез,я оглянулся —комната чужая и грязь на полках и в углу,и книги старые, и рваные журналы,и жизнь прошла, и нет возврата к ней;я с жалостью взглянулна мебель страшную, на розовую птицу;я вниз сошел и улыбался гневно,я дверь открыл и вышел на крыльцо —в ту ночь мне всё казалось по другому,и я окреп душой,а ты спала и видела меня,как я стоял на покосившемся крыльце,и ранняя прохлада осени нас окружала.1986.