Поколение зимы
Шрифт:
Нина Градова смотрела на него завороженно. Степан нравился публике, особенно девушкам, пожалуй, даже больше, чем Третьяков. Каждый его стих сопровождался восторженными аплодисментами.
Может быть, единственным человеком в аудитории, кто почти не обращал внимания на поэта, был Савва Китайгородский. Он не отрывал взгляда от задумчивого, будто светящегося изнутри лица Нины. Когда с ней рядом нет «пролетария», она немедленно меняется, вот именно так вот освещается, и именно в этом, в этом, милостивые государи,
Шепот «литдевочки» по соседству отвлек Савву от этих мыслей.
– Вы знаете, Калистратов на грани разрыва с ЛЕФом!
Савва даже вздрогнул:
– Да что вы говорите? А как же революция?
Она с улыбкой посмотрела на него через плечо:
– Некоторым уже надоела.
Из публики кто-то бросил Степану букет цветов. С ловкостью, удивительной для вечно пьяноватого богемщика, он не дал им упасть на пол, а, подхватив в воздухе, прижал к груди и затем передал в первый ряд Нине Градовой.
Студенты выкрутили башки, весь зал высматривал, кому достался привет поэта. Нинины щеки пылали среди гвоздик. «Литдевочка» сказала Савве прямо в ухо:
– А эту особу знаете? Молодая поэтесса Нина Градова. Говорят, что...
– Простите, – торопливо перебил ее Савва и стал пробираться к выходу.
Между тем к Нине, совсем уже не обращая внимания на ноги окружающих, возвращался Семен Стройло. Плюхнувшись на свое место, он, ни слова не говоря, вырвал у нее букет и швырнул его за спину, выше по амфитеатру.
Степан в это время, с каждой строфой раздувая легкие все больше и больше, гудел свое самое известное стихотворение «Танец матросов».
Глубокой ночью в доме Градовых не спал только могучий, но нежный душою молодой Пифагор. Стараясь не очень постукивать когтями по полу, он прохаживался по пустым комнатам, освещенным лишь полосками лунного света из-за штор. Иногда он направлялся на кухню, вставал на задние лапы и смотрел в незашторенное окно. Наконец он увидел то, что так рьяно высматривал, побежал ко входной двери и сел рядом, тихонько скуля.
Повернулся ключ, вошла, вернее, пробралась Нина и сразу стала снимать туфли – чтобы легчайшим полетом на цыпочках не разбудить домашних, а лишь навеять им мирные сны. Пес бросился к любимой сестре целоваться. Она раскрыла ему объятия.
– Спасибо, Пифочка, что ждал и не залаял.
В сопровождении Пифагора она прошла через столовую и гостиную и вдруг заметила, что в глубине кабинета горит маленькая лампа. Заглянула туда и увидела отца. В халате и шлепанцах он сидел на диване и читал «Новый мир» с «Повестью непогашенной луны».
Папочка, милый, любимый, тихо растрогалась Нина и хотела уже пройти к лестнице, когда он вдруг поднял голову и заметил две славных рожи: одна с большущими глазами, другая с большущими ушами. Он отложил журнал.
– Нинка, посиди со мной немного.
Она
– Эта повесть, что ты тогда притащила... вот случайно попалась... мда-с... В общем-то довольно абстрактное сочинение... хотя при желании... – Так он мямлил некоторое время, но потом вдруг твердо сказал: – Ты должна знать, что я там не был. Я был отстранен в последнюю минуту. И конечно, если бы я там был, то... Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Нина взяла его руку и прижалась к ней щекой.
– Понимаю, папка. Теперь я все понимаю. Я верю, что ты там совсем не был...
Он вздохнул:
– Увы, это не совсем так. Я расскажу обо всем позднее... но... они, конечно, считают меня чужим. Они продвигают меня на верха, как бы завязывают в один общий узел, награждают, но все же прекрасно понимают, что я им чужд, и вся моя школа, мы просто русские врачи, даже и молодежь вроде Саввы Китайгородского.
– Кстати, как он, этот Савва? – спросила Нина явно небезразличным тоном.
«Как чудесно она о нем спросила, – подумал отец. – Хотел бы я знать, спрашивала ли когда-нибудь обо мне вот такая какая-нибудь девчушка».
– О, – сказал он. – Савва – это будущее светило, поверь мне. Мы здорово работаем вместе над местной анестезией. Ему, знаешь ли, туго приходится: тянет семью сестры, а жалованье у молодых врачей мизерное. Подрабатывает на «скорой помощи».
– А что же он перестал... ну... у нас бывать? – спросила Нина, и отец опять восхитился, на этот раз какому-то чудному лукавству в ее голосе.
Он засмеялся:
– Ты прекрасно знаешь, лисица, почему. Потому что ты среди чужих.
Она ласкалась к его руке, как котенок.
– Вот уж чепуховина!
Лежащий рядом Пифагор активно лизал ее ногу.
Сверху, из спальни, тихо спустилась Мэри Вахтанговна. Остановилась в дверях кабинета, глядя на мужа и дочь. Те не замечали ее.
– Эх, если бы мы все родились лет на пятьдесят раньше! – вздохнул профессор.
Нина вдруг воспламенилась, бросила отцовскую руку:
– Вот уж нет! Хочешь верь, хочешь не верь, но я счастлива, что живу именно сейчас! Что я молода именно сейчас, в двадцатые годы двадцатого века! Все времена бледнеют перед нашим!
Отец погладил ее по голове:
– Ты только не кричи, Нинка, но мне кажется, что тебе нужно временно уехать из Москвы.
Нина, конечно, тут же закричала:
– Ты с ума сошел, папка?! Куда еще уехать?
В этот момент мать села рядом с ней и обняла за плечи.
– Хотя бы в Тифлис, к дяде Галактиону, – мягчайшим тоном прожурчала она. – Дочка, ты зашла слишком далеко в своем пристрастии к политике. Вах, папин шофер, младший командир Слабопетуховский, на днях по секрету сказал Агаше, что тобой интересуются в ГПУ.