Поколение
Шрифт:
Стах пошел мимо группы увешанных котомками евреев. Их пригнали сюда из гетто, чтоб они разровняли пустырь, носивший название Садурки, и приспособили его для склада фирмы «Кабельверке». Евреев конвоировал солдат с двумя овчарками. Немец хлестал себя арапником по голенищам и орал: «Я вам покажу, lausige Juden!» [6]
До войны мальчишки играли на Садурке в полицейских и воров, устраивали футбольные матчи, а в пору осенних ветров пускали змеев. А вот и длинный забор из почерневших досок с колючей проволокой наверху и одноэтажное здание конторы; на узких дверях
6
Вшивые евреи (нем.).
БРАТЬЯ БЕРГ
Механизированная столярная мастерская
Стах прислонился спиной к железному столбу трамвайной линии и стал глядеть в конец улицы, ожидая, когда появятся столяры.
За стеной конторы кто-то зашаркал, звякнул ключ, и в дверях показалось похожее на крысиную мордочку лицо старика в спортивной шляпе с козырьком и наушниками. Он внимательно посмотрел на Стаха, попятился, как барсук в нору, и вскоре за стеной заскрипел старый насос. По вставленному в отверстие стены желобу хлынула в канаву грязная струя. Старик откачивал грунтовые воды из подвала. Потом он выглянул снова, пошевелил усами и спросил, указав бородкой на Стаха:
— Тебе чего? — И сразу добавил: — Ученик, а?
Стах кивнул.
— Чего подпираешь столб? Думаешь, хозяин придет и скажет: «Милости просим». Заходи сюда и… значит… подожди мастера. Чего боишься? Входи смелей. Пока пан Шимчик не ударил в колокол, я тут хозяин.
Он пропустил Стаха вперед, толкая его в спину огромным ключом, и через коридор вывел на просторный двор. Здесь в высоких штабелях лежали, высыхая на солнце, сосновые доски. От скипидарного запаха даже в носу защекотало. Стаху здесь понравилось: пахнет хорошо, и чистота вокруг, и на мастерскую приятно смотреть — не какой-нибудь хмурый домина, а симпатичный на вид, крытый толем барак с немного выпяченными изнутри стенами. В конце двора голубятня и уборная.
Старик толкнул стеклянную дверь, и они оказались внутри помещения. Слева, возле первого верстака, стоял голый по пояс детина в холщовом фартуке и давил бутылкой льняное семя для щегла, который копошился в клетке над окном. Это был Гжесь.
— Ага, это ты, как тебя…
— Стах.
— Стах… Я говорил с мастером. Возьмут тебя на две недели на пробу. Будешь хорошо работать — оставят насовсем. Садись, только не на верстак, на верстак задом не садятся — не стульчак.
От стекол в дверях шла наискось по полу золотая полоска солнца. Ее на секунду по очереди гасили все, кто входил в барак. Стало шумно, тесно и весело. Среди верстаков и людей крутился, словно деревяшка в проруби, молодой человек с загорелым лицом в зеленых брюках. Он всех расталкивал, улыбался, извинялся, наконец сел возле Стаха.
— Вы тоже на практику? Позвольте представиться: Юрек Корецкий. Приятно встретить товарища по несчастью, а?
— Меня зовут Стах… Стах Костей, если тебя это интересует. Знаешь что, дай закурить, если есть.
Они закурили.
В механическом цехе застонал стальным голосом колокол. Все подошли к своим верстакам и теперь уже подавали голос изредка, словно птицы, готовящиеся к отлету.
Худой, в узком коротком костюмчике парень, присев на корточки, раздувал огонь в
— Ученики!
Стах и Юрек подошли. Глаза присутствующих с любопытством следили за ними. Тощий парень повел их в глубь преисподней. Среди воющих на разные голоса машин торчала, словно рубка рулевого, застекленная будка мастера. Рядом с мастером в ней сидел старик. Все лицо его было в обвислых складках кожи, словно морда легавой собаки. Это был один из братьев Бергов, которого звали «первый». Он глянул на юношей и кивнул, тогда мастер откашлянулся, стукнул по чертежной доске карандашиком.
— Сильвек, — обратился он к парню в куцем костюмчике, — этого, — тут он указал на Юрека, — дай Шимчику, а этого, — указал на Стаха, — сведи к отцу на циркульную пилу. Пусть принимает конец. Только пусть сперва вынесет опилки.
Сильвек предоставил новичков самим себе сразу же за порогом будки и умчался, потому что из столярного цеха кто-то громко крикнул: «Клей!»
Стах подошел к циркульной пиле, обменялся несколькими словами с рослым механиком, который как раз в этот момент что-то смазывал в машине. Затем вытащил из угла ребристый фанерный ящик и принялся сгребать в него лопатой опилки.
— Чего рот разинул? Марш за работу!
Мастер высунул голову из своей будки и сердито сверкнул крохотными глазками. На его бугристом от жировиков лице появилась гримаса нетерпения.
Шимчик оказался опрятным толстячком в зеленом, безукоризненной чистоты фартуке. На курносом носу поблескивали стекла очков.
«Папаша этакий… дядюшка», — подумал, расчувствовавшись, Юрек.
— Шимчик? Мастер прислал меня вам в помощь.
— Шимчик? Какой я тебе Шимчик? С каких это пор я у тебя свиней пасу, молокосос?
— Простите, пан Шимчик.
Так развеялся взлелеянный Юреком миф о том, что рабочий говорит «товарищ», когда обращается к другому рабочему — члену того же самого клана, единого содружества парий.
Время тянулось медленно. Стрелки электрических часов, казалось, прилипли к циферблату, только секундная — тоненькая, серебряная — обегала его однообразным движением, словно желая подчеркнуть неподвижность двух других стрелок. Юрек чувствовал, как пульсирует кровь в набрякших ладонях. Кости наливаются свинцом. Он переносит двери из механического цеха во двор, где Сильвек покрывает их желтой грунтовкой. Острые края двери врезаются в ладони. Юрек сделал прокладку из бумаги и, придерживая ее в руке, берется за очередные двери. Шимчик заметил, показал другим рабочим, занятым у ближайших машин, и теперь все весело гогочут. Смеется даже Стах, стоя рядом с отцом Сильвека. Оба с ног до головы обсыпаны опилками и похожи на пекарей. Юрек бросил бумагу.
Он ни с кем не разговаривал дома в течение двух недель. Он уставал настолько, что поглощение картофельных оладий было для него тяжелой работой. Засыпал он глубоко и мгновенно. Ругался жуткими словами, которым научился у Гжеся, не стеснявшегося в выражениях, и плакал без слез.
Приходила тетка, причитала над его падением. Возможно, именно благодаря ее ханжеским сентенциям все реже возвращались приступы гнева и отчаяния, когда хотелось бросить все к чертовой матери. «Во всем, что вызывает возражение идиотов, есть смысл», — повторил про себя Юрек любимое изречение Константина. Отец поверх очков смотрел на него спокойным мудрым взглядом.