Покорение Крыма
Шрифт:
Захар Григорьевич мог назвать несколько имён, но не знал, какое нужно назвать.
А Екатерина снова спросила:
— Не кажется ли вам, граф, что весьма разумные доселе действия Румянцева могут поспособствовать изменению постыдных ретирад?.. Не следует ли ему поручить предводительство Первой армией?
Чернышёв отозвался сразу — уверенно и громко:
— Граф Пётр Александрович хорошо известен своей отвагой и умением, кои он с доблестью проявил в минувшую войну с Пруссией. Я как раз собирался предложить вашему величеству и Совету сего именитого генерала.
Екатерина быстро оглядела собравшихся.
Все,
— Граф прекрасный воин, прекрасный!
— Конечно, господа, Румянцев!.. Вспомните, как он пруссаков бивал!
— Да-да, граф сможет добиться виктории!
Только Пётр Панин, опять обойдённый вниманием, смолчал, с преувеличенной заботливостью поправляя шёлковый галстук, тугой петлёй обтягивавший жилистую шею.
— Тогда я сегодня же подпишу рескрипт, — сказала Екатерина властно. — А вы, Захар Григорьевич, издайте указ по своей коллегии.
Чернышёв покорно кивнул и тут же спросил:
— А кому отдадим Вторую армию?
Все, кроме Паниных, посмотрели на Екатерину. А Никита Иванович, разглядывая полированные ногти, как бы между прочим бросил вполголоса подсказку:
— У нас в Совете один только вольный генерал остался — Пётр Иванович.
— Но у Румянцева в армии есть князь Долгоруков, — недоумённо возразил Панину Вяземский. — Пристойно ли будет присылать другого генерал-аншефа, когда там собственный имеется?
— Князь Василий Михайлович — боевой генерал, — поспешно сказал Чернышёв, — и вполне сможет заменить графа Румянцева...
Чернышёв и Панины взаимно ненавидели друг друга. И даже недавняя женитьба Петра Ивановича на Марии Вейдель — родной сестре жены Захара Григорьевича — никак не сблизила заклятых недругов.
...Решать должна была Екатерина. Однако она — не говоря ни «да» ни «нет» — спросила вдруг Панина:
— А вы что скажете, граф?
Все полагали, что Панин, как приличествует в подобных случаях, ответит что-нибудь определённое, вручая свою судьбу в милостивые руки государыни. Но прямой, злой Пётр Иванович не стал кривить душой — громко, может быть даже резко, сказал, поднявшись с кресла и склонив голову:
— Я тоже смогу заменить Румянцева, ваше величество!
Все замерли. Стало слышно, как нудно жужжит у канделябра одинокая муха. Из-под белого парика Панина беспокойно выползла капелька пота и, оставляя блестящий след, тягуче потекла по виску.
Екатерина долгим, немигающим взглядом посмотрела на графа, затем коротко изрекла:
— Быть по сему.
Панин, дёрнув кадыком, сглотнул слюну, поклонился ещё раз — медленно, низко, благодарно.
«В конце концов сия армия погоды не делает, — беззлобно подумала Екатерина. — Да и на будущее, видимо, в том же состоянии останется... Зато у Паниных не будет повода злословить, что я потакаю Чернышёву... А коль Петька провалит дело, то и Никишка поутихнет...»
На следующий день были изданы указы Военной коллегии о смене командующих армиями. Голицыну предписывалось вернуться в Петербург, а Румянцеву, оставив за себя до приезда Петра Панина князя Долгорукова, отправляться в Первую армию...
Сразу после заседания Совета Пётр Иванович поехал домой.
В Петербурге с утра моросил дождь, улицы были скучны и малолюдны, и запряжённая
«Ничего, — успокаивал он себя, — ещё неизвестно, как будет у Румянцева... Даст Бог — и мне фортуна улыбнётся...»
За 48 лет жизни Панин успел повидать и пережить многое: 14-летним подростком он начал службу в лейб-гвардии Измайловском полку; спустя год императрица Анна Иоанновна за мелкий проступок в карауле отправила его в армию генерал-фельдмаршала Миниха, и юный Панин штурмовал Перекоп, был в Крыму; затем он участвовал в войне со Швецией; во время Семилетней войны за битву при Цорндорфе получил чин генерал-поручика; позже высочайшим рескриптом был пожалован генерал-аншефом и — вместе с братом Никитой — графским титулом.
Неуживчивость Панина, возмутительная резкость его суждений, откровенная грубость поражали почти всех, кто с ним общался. Казалось, эти скверные качества проникли в самые дальние уголки его души и сердца, вытеснив из них последние остатки добра и отзывчивости. И лишь немногие, хорошо и давно знавшие его люди, видели, что невыносимый характер графа сложился под влиянием горьких семейных трагедий, с завидным постоянством посещавших дом Панина.
Его первая жена Анна Алексеевна, урождённая Татищева, за 16 лет супружества родила Петру Ивановичу 17 детей. Но все они — кто едва появившись на свет, кто немного пожив — умирали. Панин остро переживал смерть детей, со страхом ожидал очередных родов, молил Бога не наказывать его хоть в этот раз, но радость рождения наследника или наследницы опять сменялась горем утраты и трауром.
А в октябре 1764 года последовал новый удар: вконец измотанная бесконечными родами, увядшая, болезненная Анна Алексеевна скоропостижно скончалась. Несколько дней Панин пил, пьяно придирался к слугам, кричал, ругался, бил с размаха крепким кулаком в лицо...
Недавняя женитьба на Марии Вейдель вдохнула в графа новые силы и надежды, размягчила озлобленное сердце, сделала чуть сдержаннее.
(Но он не мог знать, что впереди его ждали прежние испытания: из пяти детей, что родит ему вторая супруга, выживут лишь двое — сын Никита и дочь Софья).
...Карета, качнувшись, остановилась у панинского дома.
Высокий, с пышными бакенбардами лакей торопливо сбежал с крыльца, услужливо прикрыл графа зонтиком.
Оставляя на наборном паркете мокрые следы, Пётр Иванович вошёл в прихожую, скинул на руки лакея плащ и шляпу, резко спросил:
— Где графиня?
— У себя, ваше сиятельство... Изволют читать.
Панин быстро прошёл по чистым, прибранным комнатам, распахнул дверь в спальню.
Сидевшая у большого окна Мария Родионовна, увидев мужа, отложила книгу, встала. Она всё ещё привыкала к трудному характеру супруга и немного побаивалась его.