Покорение Крыма
Шрифт:
Неожиданно для хана мурзы воспротивились султанской воле.
— Мы уже в пятый раз меняем свои жилища! — выкрикнул едисанский Ислям-мурза.
— Мы истомлены и не имеем сил противостоять русским! — поддержал его едичкульский Саин-мурза.
Одобряя слова соплеменников, мурзы возбуждённо зашумели.
Взбешённый открытым неповиновением, Каплан-Гирей запальчиво кричал на ногайцев, грозил наказать непокорных.
Но мурзы твёрдо стояли на своём:
— Если турецкие войска не поддержат нас — мы сами на русских не пойдём!..
Брошенные турками, едисанцы в январе отправили
...Строптивость мурз была слишком очевидна и опасна, чтобы хан, стремившийся с первых дней показать себя сильным властелином, оставил её без последствий.
— Я заставлю вас исполнить волю султана! — вскричал он, взмахом руки подозвал турецких стражников и наугад ткнул пальцем в толпу.
Турки схватили нескольких мурз, тут же публично высекли плетьми, а двоих, особенно рьяно сопротивлявшихся бесчестью, повесили на ближних деревьях. Остальные мурзы не стали ждать наказания — вскочили на лошадей и ускакали в свои кочевья...
Пленённому Илиасу крепко повезло, что буджаки прибыли в Каушаны спустя два дня после казни. Иначе под горячую руку он тоже угодил бы на виселицу. Перепуганный едисанец передал хану все имевшиеся у него письма и, валяясь в ногах, молил о пощаде:
— Я никому их не показывал... Их никто не видел, кроме вашей светлости.
Каплан презрительно пнул его ногой, велел убираться прочь.
Благодаря хана за милость, Илиас на коленях выполз за дверь, выбежал из дворца, юрко прыгнул в седло и погнал коня подальше от Каушан.
В Яссах он сбивчиво рассказал Бастевику о своих злоключениях, воздал хвалу Аллаху, сохранившему ему жизнь, и замолк, ожидая сочувствия.
Майор, нахмурившись, долго набивал трубку тёмным кнастером, раскурил её от свечи, потом проговорил:
— Ты, видимо, забыл о братьях, что в нашем плену томятся... Мне нет заботы, что буджаки тебя повязали и к хану привели. Изволь отправляться в орду!.. И пока письма не передашь — не возвращайся!
Илиас враз поскучнел лицом, угодливо согнувшись, попятился к выходу, сжимая в руке заготовленные впрок копии.
А Бастевик, не глядя на него, дёрнул из кубка перо и, зло пыхтя трубкой, принялся писать рапорт Веселицкому...
В донесении Петру Панину Веселицкий, тщательно подобрав слова, обрисовал неудачу всех агентов как поразительное невезение. Огорчённый Панин сначала немного побушевал, потом приказал заготовить новые послания — на этот раз Джан-Мамбет-бею и Бахти-Гирей-султану.
Изрядно отклонившись от образца текста, полученного минувшей осенью из Петербурга, Пётр Иванович лаской и угрозами ещё раз изъяснил ногайцам выгоды отторжения от Порты и невыгоды дальнейшего сопротивления такому шагу. Дряхлеющего Джан-Мамбет-бея он напыщенно величал «вашим высокостепенством», а более молодому сыну покойного Керим-Гирея прямо посоветовал «возвести себя с помощью храбрых и славных
В заключение своих посланий он припугнул бея и султана, что подходит время летней кампании, в которую одна часть Второй армии назначена якобы для завоевания Крыма, а другая — к покорению ногайцев. Единственной мерой «к отвращению изготовленного на поражение татар мечом и огнём жестокого удара» являлось, разумеется, отторжение ханства от Порты.
Письма были отправлены в середине февраля. И в те же дни, желая весомее подтвердить свои дружеские намерения, Панин распорядился отпустить в орду ещё одну группу пленных едисанцев.
Январь — февраль 1770 г.
Главные силы Первой армии зимовали на огромном пространстве между Днестром и Бугом, упираясь одним флангом в воевавший в Польше корпус генерал-поручика Ивана фон Веймарна, другим — в правый фланг Второй армии. В Молдавии и Валахии оставался лишь корпус генерал-поручика Христофора фон Штофельна, которому Румянцев предписал удерживать от турецких происков завоёванные летом крепости и земли.
Рассыпанная из-за недостатка припасов по сёлам и местечкам армия — где рота, где батальон — перестала являть собой единую мощную силу, способную быстро организовать отпор неприятелю, если тот попытается наступать. А такая угроза как раз нависла со стороны Журжи и Браилова, где Халил-бей держал значительное число конницы и янычар.
Упреждая великого везира, Румянцев приказал Штофельну атаковать Браилов — опорный пункт турок на Дунае, без овладения которым нельзя было помышлять о прочном утверждении российской ноги в Валахии.
«Завладение сим выгоднейшим постом, — писал в ордере Румянцев, — почитаемо быть всем прочим объектам, которые с покорением означенного города удобнее достигнуть...»
Но озабоченный долгим подвозом припасов по растянутым коммуникациям, Штофельн медлил с выступлением. Халил-бей, напротив, спешно усилил гарнизоны крепостей и двинул десятитысячный отряд на Фокшаны, намереваясь разрезать российский корпус, вытянувшийся от Ясс до Бухареста. Однако достичь задуманного ему не удалось: в начале января молодые и энергичные генерал-майоры Георгий Подгоричани и Григорий Потёмкин дважды разбили отряд, заставив турок ретироваться.
Эти успехи придали уверенность Штофельну. В середине месяца он сделал попытку атаковать Браилов, но, встретив ожесточённое сопротивление гарнизона, снял осаду и стал отходить к Бухаресту, безжалостно выжигая все селения, что попадались на пути. Впрочем, долго сидеть в Бухаресте ему не пришлось: распространившийся слух о выступлении турок из Журжи вынудил генерала вывести полки навстречу неприятелю. Разбив в коротком бою конницу трёхбунчужного Челеби-паши, 4 февраля Штофельн с ходу взял Журжу, потеряв при штурме всего триста человек убитыми и ранеными. А затем продолжил предавать огню волошские сёла, превратив всё пространство по Дунаю от Прута до Ольты — двести пятьдесят вёрст! — в выжженную пустыню.