Покорение Крыма
Шрифт:
— Православные-е-е, — донёсся тонкий, дрожащий голосок. — Кто в Бога верует — спасите-е...
Стремоухов мрачно зыркнул на бея:
— Кто это?
— Так... человек мой, — ответил тот с наигранной беспечностью.
— Христьянин?
— Нет-нет, нашей веры.
Стоявший рядом с подполковником секунд-майор Ангелов тихо шепнул:
— Мальчишку этого два года назад во время набега Крым-Гирея пленили и продали бею.
Поручик Павлов, молодой, горячий, судорожно задёргал щекой:
— Дозвольте, господин подполковник! Я вмиг сыщу!
— Погоди, — остудил его
Он колюче посмотрел на бея и процедил сквозь обвисшие усы:
— До нас дошли вести, что многие едисанцы вновь подались к крымскому хану. Почему не остановил их?
Джан-Мамбет-бей, померкнув взором, заискивающе заюлил:
— Сагиб-Гирей несколько раз выходил из Op-Капу с многочисленным войском и прикрыл бегство аулов Темир-султан-мурзы.
— А те едисанцы, что в Крыму были? Где они?
— Многие уже вернулись в орду.
— И теперь никто не убежит?
— Никто!
Майор Ангелов снова шепнул подполковнику:
— После переправы через Днепр в Крым бежали его братья Ор-Мамбет и Темир.
Стремоухов продолжал цедить:
— А братья твои?
Бей вздрогнул всем телом, в бегающих глазах промелькнул испуг.
— Братья предали меня... Но я уговорю их вернуться.
— Джамбуйлукская орда вышла из Крыма и сызнова возвращается туда, — шептал всезнающий Ангелов.
— И джамбуйлуков уговоришь? — наседал на бея Стремоухов.
— Я их верну, — прижал руки к груди Джан-Мамбет. — Верну!
Стремоухов подкрутил рыжеватый ус, сказал начальственно:
— Это хорошо, что вернёшь... Но я помогу тебе. Для верности!..
На следующий день объединённый отряд ногайцев и казаков отправился на юго-запад, чтобы, двигаясь в стороне от орд, перекрыть бегущим путь в Крым.
Апрель — май 1771 г.
Исполняя приказ Долгорукова, 15 апреля Вторая армия выступила с зимних квартир.
Первым начал марш наиболее удалённый от Полтавы Московский легион генерал-майора Баннера, проделавший до этого по заснеженным дорогам России тяжелейший восьмисотвёрстный путь от Симбирска до Харькова. (Указом Военной коллегии этот легион — 6 эскадронов кавалерии и 4 батальона пехоты при 12 пушках — был назначен под команду Долгорукова взамен переданных в феврале в Первую армию 6 полков).
Одновременно вышла дивизия генерал-поручика Берга, квартировавшая в крепостях Украинской линии и в районе Бахмута. После соединения батальонов и эскадронов на вершине Кальмиуса дивизия должна была следовать к Токмаку.
Ближние к Полтаве полки выступили на пять дней позже. Все командиры, кроме Берга, имели приказ двигаться к крепости Царичанке.
Штаб Долгорукова шёл вместе с дивизией генерала Эльмпта, которая сноровисто, без задержки, переправилась на левый берег Ворсклы.
Вобравшая в себя растаявшие льды и снега, полноводные от весенних дождей ручьи, мутная, водоворотная река вышла из берегов. Но Долгоруков заранее распорядился навести через неё мосты. Их сделали два: один — на крепких дубовых сваях, другой —
В Царичанку Долгоруков прибыл 29 апреля. Всё пространство вокруг крепости, словно при осаде, было заполнено войсками: из Кременчуга пришли Черниговский пехотный, Чёрный и Жёлтый гусарские полки [16] , из Новых Санжар, Голтвы, Решетиловки, Переяславля — Владимирский, Воронежский, Белёвский и Брянский полки; разбивали лагеря 2-й гренадерский полк и егерский корпус; рядом с ним спешились Ямбургский карабинерный, Борисоглебский драгунский и Сумской гусарский полки; из Старых Санжар тягуче ползла по скверным просёлкам артиллерия генерал-майора Вульфа, за ней — большой обоз инженерного корпуса. Эка сила великая! — дивились, раскрыв рты, молодые солдаты — недавние рекруты, пополнившие зимой батальоны.
16
Полки назывались так по цвету нижнего белья гусар.
Поседевшие ветераны посмеивались в усы:
— Погодите, сопливые, настоящую силу в сраженье увидите...
Выслав вперёд авангард князя Прозоровского, 3 мая дивизии покинули крепость.
Май выдался сухим и по-летнему жарким. Долгоруков приказал поднимать пехоту и обозы в 3—4 часа ночи, чтобы по прохладе, пока солнце не накалило землю полуденным зноем, подойти к очередному лагерю, заранее поставленному шедшим впереди — в четырёх днях — авангардом.
Каждую ночь в указанное время барабанщики били пробудку; солдаты, зябко поёживаясь, затаптывали тлеющие костры, разбирали из пирамид ружья, кавалеристы седлали коней, мирно пасшихся на придорожных полях, фурлейты готовили обозы. Барабанщики били генерал-марш — батальоны и эскадроны выбирались на дорогу и начинали очередной переход.
Вслед за последней ротой каждого полка тянулся полковой обоз — около сотни скрипящих и дребезжащих повозок: канцелярских, забитых сундуками с бумагами, госпитальных — с коробками инструментов, полотняных бинтов, банками лекарств и снадобий, провиантских — благоухающих вкусными запахами, горбатившимися наваленными мешками с крупой, мукой, сухарями, бочками с вином и маслом, шанцевых и палаточных — с восседавшими на них слесарями, кузнецами, плотниками. Особое место занимала денежная палуба, на которой, под неусыпным приглядом караульных, стоял окованный железом денежный ящик.
Офицерский обоз выглядел красочнее: глаза разбегались от всевозможных кибиток, колясок, повозок, карет, переполненных разными вещами и утварью — от складной походной мебели, простой и дешёвой, до дорогих столовых сервизов. И везде заспанные, замотанные слуги, толстые повара, озорные денщики, щупавшие, скаля зубы, весёлых приблудных или купленных офицерами девок.
За пехотой лёгкой рысью скакала кавалерия, оживляя округу разноцветьем мундиров и гусарских ментиков, солёными шутками и взрывами басистого хохота, перекатывавшегося волнами во всей колонне.