Покоренная поцелуем

Валентино Донна

Он громко рассмеялся.

— Мне, конечно, не стоило тратить столько времени на пустые разговоры с таким горьким пьяницей. Всю ее, казалось, терзал яростный гнев; она злилась на себя за то, что позволила себе растаять как жаждущая любви дурочка от его подогретых алкоголем нежных слов и подчеркнутого внимания; она злилась на него за то, что он опустошил весь бурдюк, не заботясь о том, в каком опасном положении оказался.

Он покачал головой.

— Боже, почему вы всегда такая серьезная?

— Но ведь вы сами сказали, что вам потребуется много времени вытаскивать

топор. Вы сказали, что стали почти калекой. — Она показала на его лодыжку. Гилберт, конечно, не протрезвеет до восхода солнца, но вам нужно приниматься за дело немедленно.

— Мария, неужели никто прежде вас не поддразнивал?

— Поддразнивал? — переспросила она, опасаясь, что неверно поняла смысл сказанных слов.

— Да, поддразнивал, подтрунивал, шутил.

— Как можно шутить, когда ваша жизнь под угрозой, а ваши мозги насквозь пропитаны вином? — По собственному опыту Мария знала, что пьяные мужчины обычно шумят и смеются, рассказывают друг другу о своих героических подвигах, их темперамент переливался через край, и они, как правило, утрачивали контроль над собой. Здравомыслящие женщины в такие моменты стремятся уйти куда-нибудь подальше. Но веселый, добродушно поддразнивающий пьяница? Нет, такое просто невозможно.

И псе же, один из них сидел рядом с ней на корточках, в его голубых глазах отражалось пламя, поблескивали веселые искорки, а постоянно расплывавшиеся в улыбке уголки губ свидетельствовали о его чувстве юмора.

— Поддразнивание — это только одна сторона того удовольствия, которое получаешь от выпивки, — сказал он.

— Ну, а оборотная сторона, — это удовольствие, получаемое от метания топором в женщин, которые не причинили никакого зла?

— Нет, разделение удовольствия от другой дубинки вместе с желающей этого женщиной. — Он бросил на нее долгий, малопочтенный взгляд, не препятствуя ей испытывать охватившее ее странное чувство, — словно огонь поджег ее, охватил все ее разгоряченное тело и покрывшееся краской лицо. Мария пододвинулась ближе к огню, надеясь, что покрасневшее лицо — это воздействие огня.

Ей явно не стоило беспокоиться по этому поводу. Уголком глаза она заметила, как он высоко закинул голову, обращаясь к невидимому небу. Она чувствовала, как он прерывисто дышал, недовольный проявленной в отношении к ней дерзости.

— Простите меня, — еле слышно промямлил он. — Мне не следовало бы так разговаривать с вами.

Она не могла признаться ему в том, что прощает проявленное к ней неуважение, не могла она сказать ему и о том, что все внутри у нее радовалось, ликовало из-за его скабрезных замечаний.

— Вы просто пьяны, — сказала она.

— Может, вы правы. — Он отошел от нее. — В большей степени, чем мне казалось, но в значительно меньшей, чем мне бы хотелось.

За своей спиной она слышала, как он одевался.

— Я прискакала сюда на кобыле, — сказала Мария. — Можете ее взять и не жалейте ее, подгоняйте порезвее. Я доберусь до дома пешком.

— Я больше не намерен бегать от этого сукина сына Вильгельма и его палачей, — сказал Ротгар.

При этих словах она живо повернулась

к нему. Ей было плохо от одной мысли, что вот этот человек так свободно, так небрежно сидящий на этой кровати, скоро, как только солнце завершит еще один свой круг, но будет ходить по этой земле. Об этом позаботится Гилберт Криспин.

— В таком случае вы умрете, — сказала она.

— Но не так легко. — Поднявшись с кровати, он прошел через сею хижину, и одним мощным рывком вытащил застрявший в косяке топор. Он покрутил его в руке, бросил оценивающий взгляд на хижину, на ее дверь и единственное, затянутое шкурой окно, — точно так же оглядывался Хью, чтобы но достоинству оценить поле предстоящей битвы.

— Прошу вас, возьмите мою кобылу, — прошептала она.

Ротгар так искусно держал в руке топор, словно он с ним родился. Он повертел в руке топор и метнул его, — через пару секунд он воткнулся в половую доску, не спуская при этом с нее глаз.

— Для чего вы приехали сюда, Мария?

— Чтобы предупредить вас! Прошу вас, возьмите мою…

— Мы ведь с вами враги, вы и я, — перебил он ее. — Его слова вызвали у нее острое желание немедленно их опровергнуть. — Что же, в таком случае, вызвало ваш благородный порыв? Не хотите ли вы меня убедить, что не принимаете никакого участия в плане, разработанном Гилбертом?

— Да, — сказала она, но, спохватившись, поправилась:

— Нет, нет, что вы!

— Что же в таком случае?

Ну как объяснить ему, стараясь не показаться глупой, что одна мысль о том, что он во всем будет винить ее, не давала бы ей покоя, особенно тогда, когда она ощутит болезненный, возникший вокруг нее вакуум после его смерти.

— Вы нужны Лэндуолду, — громко, заикаясь, произнесла она.

«Вы нужны мне», — призналась она себе.

Улыбка тронула уголки его губ.

— Лэндуолд, всегда этот Лэндуолд будет стоять между нами. Я думал, что, может… ах, да ладно. Он уставился на топор. И вот она, не выдержав, одним духом все ему выпалила:

— Я никогда не считала простым делом ту задачу, которую я перед собой поставила, — спасти Лэндуолд ради Хью, — но мне кажется, мне с ней теперь не справиться. Вся земля полнится мятежами. Разочарованным в щедрости Вильгельма рыцарям достаточно одного слова, шепотка об истинном состоянии здоровья Хью, чтобы тут же начать борьбу за захват власти в Лэндуолде. Я уверена, что в данный момент именно этим занимается Гилберт Криспин, но я не могу прогнать его, так как у нас и без того мало воинов, способных защитить нас от врагов.

— Да, со всех сторон вам угрожает предательство, — согласился с ней Ротгар.

— Включая и жителей самого Лэндуолда, — сказала она. — Не проходит и ночи, чтобы от них не последовал какой-нибудь мелочный акт мести. Вначале все это выглядело смешно. Теперь, когда мы так запаздываем со строительством замка, это озлобление стоит нам все дороже и дороже. Рыцари недовольно ворчат, жители тоже выражают свое недовольство, а Хью осталось совсем немного до полного выздоровления, я в этом уверена. Если бы мне только удалось продержаться до этого.