Покрашенный дом
Шрифт:
Я же решил, что не пожертвую и лишнего дайма.
Меня с детства приучили жертвовать одну десятую всех своих доходов на церковь, и я выполнял это, но с неудовольствием. О пожертвованиях говорилось и в Писании, так что спорить тут бесполезно. Но брат Эйкерс говорил о сборе еще больших сумм, сверх и помимо обычных, о дополнительных пожертвованиях, и вот тут ему крупно не повезло - там, где это касалось меня. Я вовсе не желал, чтобы мои деньги послали в Корею. И был уверен, что остальные Чандлеры тоже не желают такого.
В то утро он был не очень громогласен. Говорил о любви и благотворительности, а не о грехе и смерти, и мне даже показалось, что он не слишком усердствует. А поскольку в церкви было тише, чем обычно, я начал клевать носом.
После службы мы были не очень настроены на пустые разговоры. Взрослые сразу пошли к пикапу, и мы поспешно отбыли из города. Когда мы выезжали на шоссе, отец спросил:
– А где вы с Паппи пропадали?
– Да просто ездили вокруг, - ответил я.
– Куда именно?
– В ту сторону.
– Я указал на восток.
– Никуда конкретно. Думаю, ему просто хотелось побыть подальше от церкви.
Он кивнул, словно и сам хотел бы уехать тогда вместе с нами.
Когда мы заканчивали воскресный ужин, в заднюю дверь тихонько постучали. Отец сидел ближе всех к ней, так что он вышел на заднюю веранду, где обнаружил Мигеля и Ковбоя.
– Мать, тут твоя помощь нужна, - позвал он, и Бабка поспешила из кухни наружу. Все остальные последовали за ней.
Ковбой был без рубашки; левая сторона его груди вся опухла и выглядела просто ужасно. Он едва мог поднять левую руку, а когда Бабка заставила его это сделать, скривился от боли. Мне было его очень жалко. На груди у него была небольшая ранка, в том месте, где в него попал бейсбольный мяч.
– Рубец останется, - пробормотала бабка.
Мама принесла миску с водой и чистую тряпку. Через пару минут Паппи и отцу все это наскучило, и они ушли. Уверен, теперь их волновал вопрос, как отразится ранение одного из мексиканцев на их производительности.
Бабка была просто счастлива, играя роль врача, так что Ковбой получил лечение по полной программе. После того как ранка была перевязана, она заставила его лечь на пол на задней веранде, подсунув ему под голову подушку с нашего дивана.
– Он должен лежать неподвижно, - сказала она Мигелю. А потом спросила самого Ковбоя: - Болит сильно?
– Не очень, - ответил тот. Мы удивились, что он понимает по-английски.
– А не дать ли ему болеутоляющего?
– задумчиво сказала она, обращаясь к маме.
Болеутоляющие средства Бабки были похуже любого перелома. Я в ужасе посмотрел на Ковбоя. Он прекрасно меня понял и сказал:
– Нет, никаких лекарств.
Тогда она принесла из кухни лед, завернула его в кусок джутовой ткани и
– Придерживай его тут, - сказала она, кладя его левую руку на сверток. Когда он почувствовал прикосновение льда, все его тело напряглось, но он тут же расслабился, как только лед снял боль. Через несколько минут по груди его уже побежала талая вода, стекая на пол. Он закрыл глаза и перевел дыхание.
– Спасибо, - сказал Мигель.
– Gracias, - сказал я, и Мигель улыбнулся мне.
Мы оставили их на задней веранде, а сами собрались на передней, чтобы выпить чаю со льдом.
– У него ребра сломаны, - сказала Бабка Паппи, который сидел в качалке, переваривая ужин. Он явно не хотел ей отвечать, но через несколько секунд крякнул и произнес:
– Скверно.
– Ему надо к врачу.
– Да зачем ему врач?
– Может, у него внутреннее кровотечение.
– А может, и нет.
– Это может быть опасно.
– Если б у него внутри шла кровь, он бы уже умер, не так ли?
– Точно, умер бы, - подтвердил отец.
Тут в наши дела вмешались два важных фактора. Первый - наши мужчины страшно боялись того, что врачу надо платить. Второй, ничуть не менее важный, - оба они были на фронте и участвовали в боях. Они не раз видели оторванные части тел, изуродованные трупы, солдат, лишившихся руки или ноги, так что на мелкие травмы им было плевать. Обычные порезы или переломы для них были просто частью жизни, и их вполне можно перетерпеть и пережить.
Бабка понимала, что переубедить его не удастся.
– Если он умрет, то по твоей вине, - заявила она.
– Да не умрет он, Рут, - сказал Паппи.
– А даже если и умрет, это не наша вина. Это ж Хэнк ему ребра сломал.
Мама ушла внутрь дома. Она опять плохо себя чувствовала, и я уже начал за нее беспокоиться. Разговор перешел на хлопок, и я ушел с веранды.
Я пробрался на задний двор, где сидел Мигель, недалеко от лежащего Ковбоя. Оба они как будто спали. Тогда я проскользнул в дом и пошел посмотреть, как там мама. Она лежала на кровати с открытыми глазами.
– Ты как, мам?
– спросил я.
– Ничего, Люк. Не волнуйся.
Она бы в любом случае так ответила, независимо от того, как на самом деле себя чувствует. Я немного постоял рядом, опершись край постели, а когда уже готов был уйти, спросил еще раз:
– Ты уверена, что у тебя все в порядке?
Она потрепала меня по руке и ответила:
– Все у меня в порядке, Люк.
Я пошел в комнату Рики, чтобы взять бейсбольный мяч и перчатку. Когда я тихонько выбрался из кухни, Мигеля на задней веранде уже не было. Ковбой сидел на пороге веранды, свесив ноги вниз и прижимая левой рукой к груди лед. Он все еще пугал меня своим видом, но в его нынешнем состоянии вряд ли он смог бы причинить мне вред.