Покров
Шрифт:
«…Не знаю, к кому обращаться. Забирайте у меня все, только я не хочу с вами делиться – так мне ничего не сказать. Какая-то зараза все опутала. Она в воздухе, в воде, в пище – едкая на вкус, – хочется дышать, пить, есть, а получается все не так. Не надышаться этим воздухом, не напиться, не наесться. Больше всего этой заразы во мне. И я не могу с ней справиться, хотя и не знаю, как это все получится, если я справлюсь… Когда пишу, удивляюсь: как можно писать все то, что уже знаешь, что уже есть в голове? И единственное, что привлекает: каким все станет на бумаге? На бумаге все по-другому, и от этого тоскливо.
А
Что толку, если я знаю – есть еще кто-то, кто видит меня каждый день. Я не хочу выяснять, что это такое – может, это болезнь моя, может, только кажется, – но это происходит со мной – и что толку…
Я уже научился ползать. Прижиматься к земле, чувствовать, что она при этом отдаляется от меня. Я ползу просто так, ничего не боясь, и начинает казаться, что меня размазывают, как неудобно толстый мазок на полотне. Я поддаюсь этой силе. Чем дальше я ползу, тем больше уменьшаюсь. Размазываюсь – и меня все меньше и меньше. Не зря я видел в детстве сон про бугристую и неровную поверхность, похожую на измятый кусок холстины; она медленно вытягивается, выравнивается – невыносимо это замечать, но я уже убаюкиваюсь и плавно двигаюсь по ровной поверхности, не встречая ничего. Затуманены глаза, забыты руки, ноги, забыто тело – есть только поверхность, медленно и устало ползущая под меня…»
Дальше еще несколько зачеркнутых строчек – и пустая страница. И неожиданно, как взрыв: «Я рад, что я такой». Это тоже зачеркнуто.
«Для меня все не вовремя. Если я что и понимаю, то считаю это бесполезным. У меня нет настоящих чувств, то есть в настоящее время. Есть только воспоминания – это и есть мои чувства. То, что есть при мне, бесполезно для меня сейчас, но будет полезно через какое-то время. Но тогда останутся только воспоминания. Все не вовремя. Я только чувствую и осознаю кое-что, но считаю все бесполезным, потому что не знаю, от чего зависит – думаю я сейчас об одном или о другом.
Бывают у людей идеи, которые их мучают особенно. Это идеи, которые никак не подтверждаются в жизни, но которым верится бесконечно и ясно. И чем меньше они подтверждаются жизнью, тем больше им верится. И это уже не идея, а просто какой-то мотив, который звучит внутри человека, на фоне его идут минуты – это настроение.
Я никогда не поверю в то, что меня можно любить, – это не «идея», это слово звучит смешно, но это то, что меня мучит сладко, как утренняя ломота в костях после тяжелого сна, это то, во что я даже не верю, но оно есть, и это мое настроение, это мотив, который во мне глубоко; похоже гудят телеграфные столбы, если привыкнуть к их гулу. Человек – отшельник, и живет он один, он любил бы всех и знал, что одному нельзя быть, – и был бы со всеми. А так, «в миру» – я хочу быть один.
Вот это тоже «идея» – я в нее не верю, но мне приятно, глубоко приятно ее знать. Это тоже настроение.
Я не люблю людей, но мне хочется об этом им сказать,
С каким удовольствием сейчас разорвал бы все бумаги, что лежат передо мной. Захлебываясь от наслаждения и бессилия, а вот не рву – только говорю об этом, считая это правдой. Есть у меня какой-то заряд силы, достаточный для того, чтобы понять свое бессилие. Голоса хватит только на то, чтобы пропеть о том, что ничего я спеть не смогу.
Я не могу быть один – и не могу быть с людьми. Но я не знаю – как еще можно быть? Я не знаю, что мне интересно на самом деле, что по-настоящему меня увлекает. Иногда, особенно по вечерам, тело непонятно напрягается, словно я жду чего-то – непонятно, в какую минуту это произойдет, – я ложусь спать, делаю привычно все, приготовляясь ко сну, – и уже боюсь, что не усну, и долго не могу уснуть, вздрагивая. Кажется, мозг мой перемещается по всему телу, и я весь концентрирую свое внимание то в кончиках пальцев на руке, то на коже затылка, то на ноге. Это тяжело переносить; хочется вскочить, как вскакиваешь, когда в темноте по тебе пробегает мышь. Вскочить и что-то поменять – в постели, в комнате, в чем-нибудь; есть в окружающем меня мире неточность, которая меня мучает. Может, я не дописал письмо и недописанные слова своим несказанным обманом душат меня? Может, надо много работать физически, чтобы забыть обо всех радостях, которых у меня нет? Может, надо подумать, что завтра будет хорошо?
Все эти слова, которые я пишу, – как предисловие, как откашливание перед речью. Их легко писать. Но, наверное, я устану и не дойду даже до начала. Может быть, как раз перед началом я подумаю: «К чему все это – слова, записи? Боюсь, никто не знает, что я есть на свете? Но искреннее всего – молчать, и давайте лучше молчать обо всем, что мы знаем». И может быть, даже это сказать у меня не будет желания и сил. Может быть, даже об этом я промолчу».
И опять было несколько пропущенных страниц.
Я быстро устаю, когда читаю тетрадь. Особенно в ее начале: там много непонятных мест. Я закрываю тетрадь, не выпуская пальца из недочитанного разворота, сижу несколько минут так. И опять хочется смотреть на быстрые строчки. Я знаю – дальше пойдет интереснее и яснее. Да нет, не подходит сюда это слово – интереснее. Я не знаю, какое слово подходит, – не умею выбирать слова. Я читаю дальше.
На нескольких страницах вверху – зачеркнутые слова. Больше ничего нет. И вдруг – сплошной текст:
«Сказка
Я пошел в лес. Длинная густая дорога вела все дальше. На деревьях было много орехов. Сначала я не обращал на них внимания. Но когда пришел на маленькую полянку, то очень устал и прислонился к дереву. Оно слабо пошатнулось, и на меня посыпались орехи – много-много. Я опустил глаза – орехи лежали на земле. И только я нагнулся, чтобы их собрать, как увидел змею. Она сидела рядом с орехами и ожидала, что я их буду собирать. Я испугался и выпрямился. Но змея сказала:
– Не бойся, собери все. Они не простые – каждый из этих орехов обладает одним качеством. Если съесть один, то добавится человеку доброта, другой – смелость, третий – хитрость; есть тут и злость, и подлость – все качества, какие известны человеку. Забери все орехи, и ты сможешь изменять людей.