Покуда над стихами плачут...
Шрифт:
Моя поэтическая известность была первой по времени в послесталинский период новой известностью.
Потом было несколько слав, куда больших, но первой была моя глухая слава.
До меня все лавры были фондированные, их бросали сверху.
Мои лавры читатели вырастили на собственных приусадебных участках.
Ахматова сказала мне о стихотворении «Бог»:
— Я не знаю дома, где бы не было этого.
А она все время думала про славу, свою и чужую, и понимала в ней толк. Она хотела сказать мне приятное: слишком много приятного говорил ей я. Но кроме того, она ревновала. И мне было сладко на душе.
И посейчас люди, которым в 1956 году было 18, 20, 25 лет, говорят мне:
— Как мы вас любили. Как мы вас читали.
Всегда в прошедшем времени.
С конца 1948 года по конец 1952-го главные деньги я зарабатывал в Радиокомитете, в отделе вещания для детей и юношества. Радиокомпозициями.
В огромной
У каждой свой стол. Когда приходил интересный автор, соседние столы утихали — послушать.
В Москве тех лет, где было мало журналов, мало издательств, где в год выходило 10–12 поэтических сборников, а переводных романов столько, что все интеллигентные читатели читали все переводные романы, в Москве тех лет в Радиокомитете можно было получить работу. Здесь меньше платили, но меньше и присматривались к автору, меньше было анкет и проверок.
Я пришел на радио едва ли не с улицы, с какой-то легчайшей рекомендацией, вроде звонка Жоры Рублева [66] , и первые шесть заказанных мне статей не пошли, как потом объяснили — ко мне присматривались.
66
…с какой-то легчайшей рекомендацией, вроде звонка Жоры Рублева…
Георгий Львович Рублёв (1916–1955) — русский советский поэт-песенник, драматург. См. также очерк «Георгий Рублев» (Б. Слуцкий. О других и о себе). — прим. верст.
Седьмая статья пошла. Надо бы вспомнить, о чем именно.
Сначала я писал для иностранных редакций — венгерской, финской, иранской, корейской. Темы иногда выдумывал сам. Например, вычитал где-то, что иллюстратор Руставели Зичи [67] был венгерским графом. Пошел в библиотеку Третьяковки, прочел что-то, написал четыре или пять страниц — «Зичи в Третьяковке». Пошло. Заплатили 400 или 500 рублей, четверть моего месячного бюджета. Чаще статьи заказывались. Я писал о социальном обеспечении, народном образовании, здравоохранении — и об иных ведомствах, в списках Совета Министров занимавших места поближе к концу.
67
…иллюстратор Руставели Зичи…
Михай (Михаил Александрович) Зичи (1827–1906) — венгерский рисовальщик и живописец. В 1847–1874 гг. и с 1880-го года работал в России. Широко известен как иллюстратор Ш. Петефи, М. Ю. Лермонтова, У. Шекспира. — прим. верст.
Нашел я себя (тоже термин той поры) на радио в детском отделе.
Там уже подвизалось несколько знакомых литераторов из тех, кого, подобно волку и мне, кормили ноги. Там была знакомая редактриса — Вика Мальт [68] , знакомая еще по дому Павла Когана.
Вика заказала первую композицию и представила другим редактрисам.
Принцип жанра радиокомпозиции тот же, что и жанра окрошки.
Имеется тема: например, рассказы советских людей о зарубежье. Производятся разыскания в газетах, центральных и местных, в немногих выходивших тогда книгах, как теперь бы сказали, Географгиза. Кое-что сокращается, кое-что переписывается. Подыскиваются музыкальные прокладки. Например, после рассказа о Сингапуре следовало употребить малайскую песню, естественно грустную. Однажды песню я написал сам и композитор Григорий Фрид положил ее на музыку. Она называлась «Матросы возвращаются домой», была вставлена в композицию и оплачена отдельно в размере четверти месячного бюджета.
68
…редактриса — Вика Мальт…
Виктория Сергеевна Мальт (1919–1992) — ифлийка, редактор отдела детского вещания Радиокомитета, подруга поэтов знаменитой московской группы — Павла Когана, Давида Самойлова, Бориса Слуцкого и др. — прим. верст.
Квас в этой окрошке — всякие связки, переходы, требующие некоторой литературности, — сочинял я сам.
Платили за композицию — она длилась около часа, и слушали ее десятки миллионов — от полутора до двух тысяч тогдашних легких рублей.
Это и был мой месячный бюджет. Постепенно выяснилось, что делаю я одну композицию в месяц или две, деньги платят примерно одни и те же. Выписывал деньги начальник отдела Иван Андреевич Андреев, известный, между прочим, тем, что, прочитав статью Привса о Сталине,
Сделанное мною финансовое открытие привело к тому, что я сократил усилия до минимума. Творческий дар напрягать приходилось мало, а техническую работу делал Исай Кузнецов — будущий драматург [69] и бывший актер арбузовской студии, мой постоянный соавтор.
С деньгами обстояло именно так, а славы композиции не давали. Собственно, фамилия моя в эфир проходила аккуратно: автор композиции такой-то. Но ее почему-то забывали. Сработав за четыре года примерно сотню вещей, я к ноябрю 1952 года обнаружил, что все это не считается, что никто меня не знает и никому я не нужен.
69
…Исай Кузнецов — будущий драматург…
Исай Константинович Кузнецов (1916–2010) — советский драматург, сценарист, писатель, театральный актёр. Член Союза писателей СССР (1957) и Союза кинематографистов. — прим. верст.
В ноябре 1952-го, вернувшись из Харькова, куда ездил недели на три — подкормиться на домашних хлебах, я был отозван несколькими редактрисами-работодательницами, отношения с которыми уже давно приняли приятельский характер. Мне доверительно сообщили, что на очередной летучке Андреев зачитал список авторов с фамилиями вроде моей и сказал, что их привлекают слишком часто.
Редактрисы кулуарно пытались выяснить у Андреева, можно ли привлекать названных реже.
— И реже не надо.
— А иногда?
— Никогда не надо.
В списке было человек двадцать, среди них Иорданский и еще кто-то, влетевший туда потому, что культуры антисемитизма у проверявшей отдел комиссии не было [70] .
Я перестал работать для радио и примерно на полгода лишился всяких заработков. Дело было в ноябре 1952-го, и врачи-убийцы уже были близки к поимке.
Однако вернемся к тем четырем годам, когда от двух до четырех раз в неделю я проводил от двух до четырех часов на Путинках.
70
В списке было человек двадцать, среди них Иорданский и еще кто-то, влетевший туда потому, что культуры антисемитизма у проверявшей отдел комиссии не было.
Иорданский — фамилия поповская, и принять ее за еврейскую можно было не только при отсутствии «культуры антисемитизма», но и по причине отсутствия всякой иной культуры. Что же касается низкого уровня у проверявших «культуры антисемитизма», то следует признать, что в иных случаях они этот свой низкий уровень готовы были повысить, о чем свидетельствует такая правдивая история.
«Украинского литературоведа, человека аристократического немецко-русского происхождения Евгения Георгиевича Адельгейма исключали в 1949 году из партии. Ветерана войны и редактора журнала „Вiтчизна“ обвиняли в космополитизме, антипатриотизме и прочих „измах“, пришпилив ему все те ярлыки, которые в ту пору навешивались литераторам с „подозрительными“, пахнущими иностранщиной фамилиями…
Окончательное решение об исключении из партии должно было вынести Бюро ЦК компартии Украины. Решение, естественно, было предопределено… В ходе краткого и предельно ясного „обсуждения“ кто-то не удержался и сказал: „Адельгейм скрыл, что он — еврей!“
— Что я должен был ответить, — вспоминал спустя четверть века Евгений Георгиевич, — неужели опровергать приписываемое мне еврейство? Очень уж это противно было… Я молчал.
В это время попросил слово для справки человек, представлявший на заседании МГБ.
— Хочу уточнить, товарищи, — сказал он, — последнее обвинение неверно. Предки Адельгейма покоятся на лютеранской территории Байкова кладбища. Мы проверяли, они нееврейского происхождения».
Время было глухое, нервное, опасное. Однажды, не помню уже, как и почему, я провел два часа в кабинете председателя Комитета Пузина. Видимо, ожидал утверждения композиции.
Пузин и его приближенные слушали у приемника трансляцию футбольного матча СССР — Югославия. Дело было, наверное, в 1950 или 1951 году. За качество трансляции отвечали они. Сам матч был очень символичен для наших отношений с Тито.
В футбол мы проиграли, и, хотя говорилось тогда в кабинете очень мало, мрачность, подавленность была очевидна.