Покуда я тебя не обрету
Шрифт:
Горбуна Бруно решил оставить натуралом.
– Хотела бы я знать, что думает по этому поводу Виктор Гюго! – сказала раздосадованная Клаудия. Роль от нее ускользала – если Эсмеральда трансвестит, то никто не сыграет ее лучше Джека Бернса.
А Бруно все прыгал по сцене и махал руками:
– Нет, пусть зрители ничего не понимают! Пусть они гадают – кто Эсмеральда? Женщина? Мужчина? Пусть неясность держит их в напряжении!
В мюзикле была и другая прекрасная цыганка – мать Квазимодо, роль короткая, но трогательная. Плюс в репертуаре намечались и другие пьесы – слава богу, не только мюзиклы, а стало быть, не все превратились в драматические эссе о природе гомосексуальности. Клаудии
Джек играл в «Саломее» эпизодическую роль пророка Йоханаана, он же старый добрый Иоанн Креститель, отрубленную голову которого целует Саломея. Поцелуй был просто загляденье. Джек стоял на сцене на коленях под столом, накрытым скатертью, просунув голову в дырку в столешнице; скатерть, кроме его самого, скрыла от зрителей и его эрекцию. Но через трещину между Клаудией и Джеком уже нельзя было перебросить мостки, и даже поцелуй не мог связать их снова.
Гей-вариант «Горбуна» лишь сильнее обнажил эту трещину. Позже, оглядываясь назад, Джек простил Клаудии, что она переспала с красавцем, который играл «голубого» Феба. Джек считал, она в своем праве – мстит ему, так сказать, за роман с преподавательницей танго, случившийся предыдущим летом.
Но в тот момент он был вне себя. Клаудии не повезло – капитан Феб подарил триппер и ей и Джеку! Джек бы и не узнал про измену партнерши, если бы не гонорея, – Клаудия так беззастенчиво лгала всем про свой возраст, что и в этом случае едва ли призналась бы Джеку сама. Но подарок от капитана-гомика раскрыл ее тайну.
Разумеется, Джек притворялся, что его гонорея протекает куда болезненнее, чем это было на самом деле; каждый раз, отправляясь в туалет, он падал на колени и вопил от боли. Игра чистой воды – ему просто хотелось услышать, как Клаудия кричит из спальни:
– Прости меня, прости, я не хотела!
Бруно-хореограф блестяще поставил сцену, где трансвестит Эсмеральда – Джек в песне раскрывает свою тайну капитану Фебу – ниже пояса он не Эсмеральда, а Эсмеральд; капитан молчит и отступает. Он, дурак, все еще влюблен в Джека, но не верит, что тот мужчина, и не знает, что делать.
Тогда Джек хватает руку капитана и прижимает ее к своей накладной груди; Феб никак не реагирует – мало ли безгрудых женщин, в самом деле. Тогда Джек хватает его другую руку и сует ее себе между ног. Феб оборачивается в зал и ошалело смотрит на зрителей округлившимися глазами, а Джек что-то шепчет ему на ухо. После этого они хором поют песню, сочиненную Бруно Литкинсом специально для гей-версии «Горбуна», под названием «Такой же, как я, малышка», на мотив Боба Дилана «Но это не я, малышка». Джек отлично знал репертуар Боба и сорвал аплодисменты.
Вечером того дня, когда Джек узнал про гонорею, состоялось очередное представление «Гея-горбуна», и в тот раз ему было что шепнуть на ухо капитану Фебу, пока тот ощупывал его пенис.
– Спасибо за триппер, малышка! – вот что шепнул Джек.
Услышанное произвело на Феба неизгладимое впечатление, и взгляд, которым он окинул аудиторию, был более ошарашенный, чем обычно. Каждый вечер зал ахал – боже мой, у Эсмеральды, оказывается, есть пенис! Впрочем, зал уже это знает – Джек-Эсмеральда еще прежде обнажает «суть дела» перед отцом Фролло, полагая, что тем самым избавит себя от ухаживаний
Но в ту ночь капитан Феб так посмотрел в зал, что пьесу пришлось остановить на целую минуту – зрители встали и устроили ему овацию.
– Ты, конечно, герой, но если в следующий раз сумеешь чуть меньше гримасничать, я скажу тебе спасибо, – так обратился к капитану Бруно Литкинс после представления, а Джек в этот же миг улыбнулся ему до ушей, как еще ни разу не улыбалась Эсмеральда. Феб хорошо понимал, что стоит Джеку только захотеть, и он вышибет из него последнее дерьмо.
Но Джек лишь играл – на самом деле он был благодарен Фебу, ведь в результате всей этой истории Клаудия испытывала чувство вины. Да и сам Джек уже не чувствовал, что ответственность за расставание лежит на нем одном.
Джек и Клаудия простились лишь после окончания университета. Она отправлялась в магистратуру по специальности «театр» в один из университетов «большой десятки» (Джек специально забыл, куда именно), и им показалось естественным искать летнюю работу в разных местах. Клаудия отправилась на шекспировский фестиваль в Нью-Джерси, а Джек – в Кембридж, штат Массачусетс, в детский театр. Он сыграл там в «Красавице и Чудовище» и «Питере Пэне».
Наверное, он переживал нечто вроде ностальгии, вспоминая утраченного друга Ноя Розена и его сестру Лию (которая к тому времени уже погибла); фильмы же, на которые они ходили с Ноем, он вспоминал с теплотой. Видимо, ему было хорошо тем летом – фильмы с субтитрами, залы, полные детей и их юных мам.
Клаудия сказала напоследок (вернее, это были последние слова, которые Джек запомнил, так-то они разговаривали и после):
– Зачем ты едешь играть для детей? Ты же не хочешь их заводить.
Джек играл Чудовище, партнершей была женщина старше его; она же была основательницей театра и нанимателем Джека. И конечно, он с ней спал – все лето, но ни днем больше. На роль Венди она уже не годилась (старовата), но на роль миссис Дарлинг вполне. Только вообразите себе – Питер Пэн трахает маму Венди (пусть всего одно лето), ничего себе!
Чтобы не возвращаться обратно в Канаду, Джеку нужно было получить вид на жительство в США, а для этого или поступить в магистратуру, или найти постоянную работу. Он не отправился в Канаду – его снова спасла Эмма. Она уже два года как покинула Айову и переехала в Лос-Анджелес писать свой первый роман. Звучало это нелепо – в Лос-Анджелесе можно делать что хочешь, но только не писать романы. Но Эмме всегда нравилось поступать не по правилам.
Она подрядилась читать сценарии для какой-то голливудской студии. Как и Джек, она оставалась канадкой, но грин-карта у нее уже была. Работу она получила благодаря связям, наработанным за год каторги на нью-йоркском телевидении, Айова тут была ни при чем. Она писала роман – «моя месть за время, выброшенное в помойку на факультете кино», как она говорила, – работая «на врага» (киноиндустрию), и враг же ей платил.
Почему бы Джеку не переехать к ней жить, спросила Эмма. Она найдет ему работу в кино.
– В Лос-Анджелесе больше красавчиков, чем в Торонто, так что конкуренция пожестче, конфетка моя. Но у тебя преимущество – ты не только красавчик, ты еще умеешь играть.
Вот такой и был у Джека план – если это можно назвать планом. С театром он покончил – надоели сплошные педерастические мюзиклы. Что с того, если его последняя роль на сцене – Питер Пэн, что с того, если вечером он крадет у миссис Дарлинг ее детей, Венди и ее братьев, унося их за собой в страну Нетинебудет, а по утрам старательно заправляет лишившейся деток маме?