Покушение
Шрифт:
— Давид Леонтьевич, не надо! — взмолился Андрей.
— А Сабанеева-то убили, — сказал Давид Леонтьевич. — Но сначала приговорили, он и признался в обладании оружием и в попытке акта, понимаете?
— Обратите внимание, — низким голосом проговорила Дора, — они никогда не идут на риск. Расстреливают втроем одного, потому что знают, что он не может ответить. А надо отвечать! На каждый удар надо отвечать ударом, вы меня понимаете?
— И это только приводит к новой смерти, — сказала Лидочка.
— Вы еще ребенок.
— Ты тоже не старая, — сказал Давид
— Тысяча лет, — ответила женщина серьезно.
— Ну вот, паспорт отобрали, так что ничего тебе не докажешь, — сказал старик.
— Мне двадцать семь лет, — сказала женщина. — Двадцать семь — это много или мало?
— Это только начало.
— Это уже конец — я все видела, все прожила.
Как будто ей стало жарко, Дора откинула назад платок — у нее было суженное к подбородочку лицо, небольшой острый нос, чудесные синие глаза в очень минных черных ресницах и волосы ее, сейчас спутанные, нечесаные, видно, тоже были хороши — густые и блестящие, От маленького подбородка и остроты черт лицо казалось недобрым, лицом грызуна, но если ты встречался с рассеянным синим взором, то терялся — так ли зла и мелка эта женщина?
— Они мне разбили очки, — пожаловалась Дора.
Под глазами были темные пятна, словно она подкрасилась по новой моде. Но темнота лишь подчеркивала голубизну белков.
— Вы плохо видите? — спросил Андрей.
— Только очертания, даже заголовки в газетах не могу прочесть.
— Ничего, — постарался успокоить ее старик. — Будем сегодня в Москве, купим тебе новые очки.
— Теперь такие очки не достанешь.
— А ты московская? — спросил старик.
— Меня встретят, — сказала Дора. Из этого следовало, что она в Москве не живет, но и не хочет признаваться, откуда она. Впрочем, какое дело до того остальным?
Освободившуюся кружку Лидочка протянула Доре. Та, думая о другом, протянула руку, но промахнулась пальцами, и Лидочка с трудом успела ее подхватить. Хорошо, что вода уже немного остыла — никто не обжегся.
Дора взяла наконец кружку, и Андрей вложил ей в пальцы кусок сахара.
Дора принялась быстро, часто и мелко глотать воду, прикусывая сахаром, — и стала похожа на птичку или мышку.
Оказывается, она везла из Крыма от сестры продукты для себя и своих товарищей, а они могут не поверить в то, что чемодан конфисковали и будут недовольны.
— Вот уж товарищи! — удивилась Лидочка.
— У нас нелегкая жизнь, и надо делиться тем, что есть, — наставительно сказала Дора.
— И деньги отобрали? — спросил Давид Леонтьевич. Не отвечай, не отвечай, и без тебя знаю, что отобрали! Но мы как до Петрограда доедем, я моего сыночка Лейбу найду, он тебе поможет.
— Я же сказала, что меня будут встречать, — раздраженно откликнулась Дора.
— Замерзла, да? — спросил Давид Леонтьевич.
Как хорошо, что она есть, подумала Лидочка. Его мысли заняты ее бедами, иначе бы он извелся от своих потерь.
Но через какое-то время, когда Дора, отвернувшись к окну, накрылась с головой
Беда и на самом деле была серьезнее, чем показалось в начале — дело заключалось не только в вещах и продуктах, не только в теплом пальто, — главное, что с бумажником старик утерял адрес сына. А так он его не помнил — знал, что его сын трудится в каком-то присутствии большим начальником. Присутствие находится в Петрограде, но все остальное было запечатлено на бумаге, которой уже не существует.
— Ничего страшного, — пытался успокоить старика Андрей. — Как доберетесь до Петрограда, пойдете в тамошний Совет и скажете имя вашего сына — и его найдут.
— Какое такое имя! — даже рассердился старик. — Разве Лейба — это имя, это все равно что слово «еврей».
— Ну тогда фамилию.
— Такая фамилия, как у нас, — сердито ответил старик, — валяется в Одессе на каждом шагу. Наша фамилия Бронштейн, а я сам знаю сто двадцать Бронштейнов, и из них половина мне даже не родственники. Мой сын Лейба Бронштейн, а знаете, что я вам скажу? Я скажу, что, на мой взгляд, у большевиков служат начальниками сто Лейбов Бронштейнов, а вы как думаете?
— И все-таки, может быть, вы ошиблись. И даже если у большевиков десять Бронштейнов, вы наверняка найдете своего сына.
— Может быть, и правда ваша, сыночек, — ответил Давид Леонтьевич, — но пока я даже не доехал до Петрограда и совсем не знаю, как это сделать, если у меня нет ни копейки.
— Мы постараемся вам помочь, — сказала Лидочка.
— И даже не говорите! — отмахнулся старик и погрузился в глубокое печальное раздумье о злой сути жизни.
— А обо мне не беспокойтесь, — непрошеной ответила Дора. — Меня встретят. У меня в Москве друзья.
Вторая ночь в поезде прошла не намного лучше первой. Правда, — одеяла, пожертвованные проводником, несколько скрашивали жизнь, но все равно — спать на морозе трудно, и ночью проснувшись от очередного толчка, когда поезд вновь замер на неизвестное время у неосвещенного разъезда, Андрей услышал, как Лидочка тихо сказала:
— Как я устала! Я никогда не думала, что можно устать от холода.
Андрей обнял Лидочку, постарался впитать ее в себя, обволочь ее, но не хватало рук и ног, все равно было холодно.
Дора Ройтман спала, обнявшись с Давидом Леонтьевичем — в том не было ничего личного, Дора могла бы так же спать с большим псом или медведем. Во сне она вдруг начинала говорить — но неразборчиво, что странно не сочеталось с внятностью непонятных слов.
Когда утром встали, вагон опять был набит, как при отъезде из Киева, дверь, хоть ее и заперли на ночь, была раскрыта, и как тесто, убежавшее из опары, в нее влились спящие люди, заполнившие пол купе, состоящий вроде бы не из людей, а из земляной массы. От этого не стало теплее или даже уютней — к счастью, новенькие не лезли на диваны, признавая право первой ночи за их обитателями.