Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина
Шрифт:
Никита Сергеевич крепко ругал его. Напомнив прежние ошибки, он сказал:
— Как партийный работник в прошлом, как муж, вы должны были проявить волю, ум, — не только самому явиться на съезд, но и предотвратить позорные действия жены.
Он извинялся, выражал раскаяние. Никита Сергеевич дал знак мне. Подошел, остановился у края длинного стола.
— А вы почему не пришли?
В ответ произнес одно слово:
— Заболел.
При общем молчании он продолжил:
— Мы вас так высоко подняли, создали условия, прислушивались к вашим предложениям, высказываниям. У нас были на вас большие надежды. Как вы могли
Я не сказал ни слова. Видимо, мое молчание подействовало на него раздражающе, он даже побагровел. Никто из присутствовавших не произнес ни слова. Никита Сергеевич завершил обсуждение словами:
— Давайте проинформируем Пленум о их поведении.
Так закончилось обсуждение. Фурцева, Фирюбин и я вышли из кабинета. В приемной нам сказали, что в десять часов открывается Пленум. До десяти оставалось несколько минут.
Открывая Пленум, Никита Сергеевич сказал, что на обсуждение вносится один вопрос: «Современный этап коммунистического строительства и задачи партии по улучшению руководства сельским хозяйством». Участники Пленума согласились с этим. Далее он предложил:
— Прежде чем мы приступим к обсуждению, хочу проинформировать вас о поведении некоторых членов ЦК, которые не явились на заключительное заседание XXII съезда партии, тем самым не выполнили свой партийный долг как делегаты и члены ЦК. Вот товарищ Фурцева… — говорил он резко. — Она пользовалась большим уважением, возглавляла столичную парторганизацию, входила в состав Президиума и Секретариата ЦК, в последнее время являлась министром культуры Союза. Но после организационного Пленума проявила безволие только из-за того, что не избрана членом Президиума, нанесла себе телесные повреждения. На Президиуме ее резко критиковали. Она признала свои ошибки, обещала сделать выводы.
Недостойно повел себя Фирюбин. Несмотря на его ошибки в прошлом, утвердили заместителем министра иностранных дел, на съезде избрали кандидатом в члены ЦК. Вы знаете, он муж Фурцевой. Тоже не явился на заседание съезда, хотя никаких веских причин у него к этому не было. Он был обязан не только явиться сам, но и воздействовать на жену. Не знаю, сможет ли он попартийному оценить свой поступок, сделать нужные выводы.
Не пришел на заключительное заседание и товарищ Мухитдинов. Вы знаете, мы его выдвинули, пригласили из Узбекистана в центр, поручали крупные, ответственные дела, оказывали полное доверие, всяческую поддержку. К нему серьезных замечаний или претензий нет. Но руководители Узбекистана неоднократно сообщали нам о том, что он вмешивается в дела республики, дает свои установки, что создает им трудности в работе.
Кроме того, он сам не раз ставил вопрос, в силу своих разногласий с некоторыми членами Президиума, о переводе из ЦК на другую работу. В связи с этим и не был избран в новый состав Президиума и Секретариата ЦК. Очевидно, решил свою обиду на это показать неявкой на заседание съезда.
Мы обсудили на Президиуме его поступок, прямо все высказали. Думаем, понял. Он молодой, образованный, энергичный, принципиальный работник. Надеемся, извлечет уроки, сделает выводы на будущее из того, что говорилось на Президиуме и в личных беседах. Думаю, что Мухитдинов приобретет соответствующую служебную форму как член ЦК КПСС.
Далее Никита Сергеевич спросил, надо ли обсуждать этот вопрос. Из зала ответили:
— Нет.
— Видимо,
— Нет, — ответил зал.
— Тогда, — сказал он, — приступим к рассмотрению повестки дня.
Хрущев подошел к трибуне и сделал большой обстоятельный доклад.
Запомнился мне один характерный момент. Когда я вошел в зал, то увидел несколько свободных мест, но никто не пригласил сесть рядом, не среагировал на мое появление, опальный ведь. Я прошел в конец зала и сел. А когда наступил перерыв, многие стали подходить, здороваться, поздравлять. Таков финал моего восхождения на кремлевский Олимп и преодоления опасного спуска…
Глава 14
ТЕРРОРИСТ ИЗ ПРОСТОКВАШИНА И ДРУГИЕ ИСТОРИИ
«МИЛИЦАНЕР» С ОБРЕЗОМ
Празднично разукрашенные колонны одна задругой вкатывались на Красную площадь. Демонстранты двигались восемью потоками. Реяли красные флаги, колыхались плакаты, транспаранты. В воздухе крупными гроздьями висели разноцветные шары. На шеях родителей, крепко обхватив их ручонками, сидели дети и завороженно смотрели на веселящееся человеческое море.
Конечно, ощущение праздника было. Гремели марши, из громкоговорителей разносились здравицы в адрес вступавших на площадь представителей московских предприятий и организаций, колонны откликались многоголосым «ура». Однако степень народного ликования была уже не та, что прежде. Шел ноябрь 1990 года, и от перестроечных иллюзий уже почти ничего не оставалось.
Если быть точным, то событие, о котором пойдет речь, случилось 7 ноября.
О том, что это предпоследняя демонстрация, не подозревал никто: ни те, кто стоял на трибуне Мавзолея, ни те, кто проходил мимо них в праздничных колоннах. Радостно-возбужденные демонстранты, вступив на Красную площадь, как по команде, поворачивали головы направо, стараясь получше разглядеть находившихся вблизи трибуны.
Больше всех везло крайнему, восьмому со стороны ГУМа, потоку. Людям, которые шествовали в нем, ничто не загораживало вида. Они по давней привычке досадно впивались глазами в членов кремлевского ареопага с их неизменными красными бантиками на лацканах черных пальто, вполголоса произносили имена узнанных по телеэкранам вождей.
Священный трепет, испытываемый при благоговейном созерцании стоявших на трибуне Мавзолея небожителей, который отчетливо читался на простодушных лицах многих демонстрантов, вдруг начал понемногу исчезать. Вместо него появлялось удивление, недоумение. Среди публики помоложе раздались приглушенные смешки. Еще нисколько мгновений, и вот уже посыпались колкости, остроты.
Объектом шуток был постовой напротив Мавзолея. Милицейская шинель с широкой нашивкой старшего сержанта, шапка с кокардой, в одной руке — рация, в другой… Текущие возле него колонны демонстрантов невольно улыбались: в другой руке странный постовой держал… обрез. Остроты относительно необычного «табельного» оружия достигали ушей милиционера — действительно, в тот день иметь с собой пистолеты им не полагалось, — он сам понимал нелепость своего положения, но оставить пост без приказа не имел права. Так и стоял некоторое время с охотничьим ружьем со спиленным прикладом на виду у не скупящихся на остроты демонстрантов, пока не сообразил связаться по рации с дежурным: