Поль Верлен
Шрифт:
Небольшой скандал ускорил события. В один прекрасный день Андрие выставил Рембо за дверь своего дома, вероятно, даже при свидетелях. Это означало, что тайное стало явным, причем для всех. Верлен повсюду наталкивался на высокомерное молчание, на недоброжелательные намеки и иронические усмешки. Полицейская записка от 26 июня 1873 года, переданная в Париж, повторяет известный всем слух: «Отношения странного характера связывают бывшего работника префектуры Сены (работавшего там и во время Коммуны), поэта-однодневку из журнала „Призыв“, г-на Верлена и молодого человека, часто бывающего в Шарлевиле, где живет его семья, и который во время Коммуны участвовал в партизанском движении в Париже —
290
Мартен, 1944. Прим. авт.
Для Верлена это было настоящей катастрофой. Он попытался исправить положение, доказывая Камилю Барреру — и еще нескольким друзьям, — что речь идет о недоразумении, о происках врагов, что он совершенно не склонен к такого рода вещам, и т. д. [291] Но убедившись, что ему никто не верит, он решил действовать, и на этот раз действовать решительно.
Условия задачи за год не поменялись. Он был по-прежнему настроен возобновить нормальную жизнь в браке, и решение было лишь одно: заставить Матильду сделать первый шаг. Тогда он возьмет верх, и судебного процесса не будет.
291
Ундервуд, 1956. Прим. авт.
Так как он не мог поехать во Францию, нужно было любой ценой сделать так, чтобы она приехала в Брюссель. Намюр оттолкнул ее тем, что она не знала этого города, тогда как Брюссель… Разве она не приехала туда, не думая ни минуты, в июле 1872 года? То, что случилось когда-то, можно повторить заново. Черт возьми, это очевидно! Но так как самые нежные и искренние мольбы были тщетны, нужно было нанести решительный удар, предъявить непокорной требование, которое она не сможет отвергнуть, и, не сомневаясь, поставить на карту свою собственную жизнь. Рембо, конечно же, придется устранить. Таким мечтам предавался Верлен, все более укрепляясь в своей решимости. Он будет биться до последнего.
Втайне он начал некоторые приготовления; собрал чемодан, осведомился о днях и часе отправления кораблей в Антверпен, сделал записи в личном блокноте: передать рукописи и белье на хранение мистеру Эдварду Стивенсону (хозяину квартиры Вермерша), одежду — миссис Смит (его собственной квартирной хозяйке) и т. д.
Корабль? Рейс в Антверпен уходил в четверг 3 июля, в полдень.
В тот день утром Поль возвращался с рынка, неся в одной руке селедку, в другой — бутылку масла. Заметив его из окна, Рембо ухмыльнулся:
— Вот Верлен к нам идет дурацкой походкой, в руках у него — масло с селедкой!
Верлен только этого и ждал, и механизм заработал. Он в гневе врывается в комнату, сшибая с ног Рембо, хватает свой чемодан и, заявляя, что он больше не желает терпеть эту проклятую жизнь, выбегает, хлопнув дверью.
Ошеломленный Артюр, думая, что это шутка, спускается за ним по лестнице с насмешливым видом. Но при виде Поля, широкими шагами направляющегося в сторону лондонского порта, его охватывает беспокойство. Беглец, ни в чем не сомневаясь, достигает доков Сент-Кэтрин и садится на пароход в Антверпен. Изумленный Рембо останавливается, зовет Верлена,
На борту, когда корабль уже был в море, Верлен, стоя в курительной комнате, попросил письменные принадлежности и спешно написал письмо другу. Вероятно, это тоже было частью плана? Артюр должен знать, что бегство Поля было не прихотью, не приступом дурного настроения, а исполнением тщательно обдуманного решения. В любом случае необходимо расстаться. «Эта бурная жизнь, вся состоящая из беспричинных сцен, не будет более продолжаться, твоя чертова фантазия больше не будет меня донимать».
А вот и ключ к разгадке:
«Если в ближайшие три дня я не буду снова с женой, в наилучших условиях, я застрелюсь. (…) Друг мой, моя последняя мысль будет о тебе, о тебе, с которым я не желаю больше быть, потому что тебе нужно было, чтобы я сдох, НАКОНЕЦ!Хочешь, чтобы я тебя поцеловал перед смертью? Твой несчастный П. Верлен».
На следующий день после отъезда Поля Рембо на всякий случай начал писать ему письмо-мольбу, патетический призыв, не зная толком, по какому адресу его отправить. Письмо Верлена вызвало у него жалостливую улыбку. Но нижеследующий постскриптум вернул ему хорошее настроение. В нем значилось: «Мы в любом случае больше не увидимся. Если моя жена приедет, я сообщу тебе свой адрес и надеюсь, что ты мне напишешь. А пока в течение трех дней, ни более ни менее, пиши в Брюссель до востребования на мое имя».
Тогда он решил продолжить начатое письмо, но уже в другом тоне: «Для начала, в твоем письме ничего позитивного. Твоя жена не приедет или приедет через три месяца, три года. Что касается смерти, то я тебя знаю. Так в ожидании жены и смерти ты будешь беситься, скитаться, всем надоедать».
Он должен подумать, понять, в чем на самом деле заключается его интерес! Он должен прозреть:
«Только со мной ты можешь быть свободен, и потому я обещаю тебе быть отныне добрым, сожалею о всех моих ошибках, а все мои помыслы отныне чисты, и я люблю тебя; если ты не хочешь возвращаться, я могу приехать у тебе, ты совершаешь преступление и будешь раскаиваться в нем в течение долгих лет, расплачиваясь за свою ошибку утратой какой бы то ни было свободы и несчастьями более страшными, быть может, чем те, что ты уже пережил. Подумай, кем ты был до встречи со мной».
«(…) Конечно, если твоя жена вернется, я не буду компрометировать тебя своими письмами — я просто больше никогда тебе не напишу.
Одним словом: возвращайся» — и т. д.
Если он не получит известий, добавляет он, в понедельник вечером уедет в Париж, где Форен будет передавать ему почту.
Отправимся же вместе с Верленом в Брюссель. Само собой разумеется, по доброй памяти он остановился в «Льежском Гранд Отеле». Именно здесь он начнет свою жизнь заново — или завершит ее.
Все в порядке. Он известил Матильду, что если ее не будет в Брюсселе 7 июля самое позднее в полдень, он пустит себе пулю в лоб. И пусть не вздумает опоздать на поезд — иначе в Брюсселе она найдет труп!
В пятницу 4-го числа он методично выполняет следующий пункт своего плана, уведомляя о своем трагическом решении мать («На всякий случай, прощай — твой любящий сын»), предупреждает г-жу Рембо и подтверждает телеграммой свое письмо Матильде.
На следующий день, в субботу, он случайно встретил на улице юного двадцатилетнего художника Огюста Муро, крестника своей матери. Его отец, комендант Муро, был непосредственным начальником отца Поля в Меце.