Полцарства
Шрифт:
Брат Софьи был первым, кто догадался заглянуть за декорации и обнаружил в тайнике зрелище горькое, требующее немедленного вмешательства.
Курт рассказал ему всё: про потерю музыки, про скрежет холодного мира и про то, что планету людей уже давно пора сдать на техосмотр с заменой масла и тормозных колодок. К его удивлению, доктор горячо согласился с ним.
Интуицией висельника Курт просёк: Александр Сергеевич – его шанс на выживание. Как и многим другим пациентам терапевта Спасёнова, ему захотелось неформальных отношений – если не дружбы и приятельства, то хотя бы особой профессиональной опеки. Чтобы покрепче занозить Санино
Аранжировка, полная всевозможных звонов и шорохов, обрамляла творения явно нездешнего производства. Мелодии были сотканы таинственными мастерами и отличались от всех прочих так же, как эльфийскому клинку следует отличаться от человеческого. Саня был ранен. Обдумав положение своего пациента, он дал ему совет: если Курт хочет снова начать дышать носом, ему придётся что-то добавить в свою жизнь и одновременно что-нибудь из неё изъять. Скажем, изъять алкоголь и добавить пробежки в лесу, тем более что он живёт поблизости.
И то и другое оказалось Курту не по плечу. И всё-таки кое-каких перемен он добился.
Через пару дней после визита к доктору, вовсе не собираясь бегать, он отправился на прогулку по лесопарку, и сразу из глубины поднялось время, когда ещё дошкольником он гулял здесь с бабушкой.
Парк, запечатавший в себе детство Жени Никольского, был стар и хорош. Вековые липы так незапамятно давно росли в обнимку с фонарями, что окончательно переплелись и стали половинками друг друга. Фонари зацветали в июле и посыпали пыльцой гуляющих граждан, а у лип время от времени перегорали лампочки. Всё детство он заходил в этот парк, как в книжку с картинками. Лёгкий шорох страниц – и ты внутри. Собираешь палки и шишки, мнёшь мать-и-мачеху, срываешь с кустов бутоны листвы и пробуешь городскую природу на вкус. Жуёшь её, расковыриваешь, царапаешь – и она не обижается, потому что ты маленький, тебе надо познавать мир. Потом несёшься к блеснувшей луже, падаешь – и вспученный асфальт дорожки, ободравший твои колени, становится тебе братом, пусть и таким, с которым дерёшься…
Маленький Женя Никольский знал о парке только то, что на виду: аллеи, озеро с лодками, площадки для спортивных игр. Территория как бы состояла для него из швов-дорожек, а непосредственно ткань – лесной массив, где до апреля резвятся лыжники, а по осени бесстрашные пенсионеры разживаются некоторыми видами условно съедобных грибов, – осталась за пределами взгляда.
И вот теперь, двадцать лет спустя, ему открылось, как в действительности велик и таинственен был этот остров. Спасаясь от агрессии города, дух старого лесопарка сотворил «рукава» и «карманы», пещеры и бермудские треугольники, в которые был вхож не всякий. Один из таких секретов и предстояло обнаружить Курту в самое ближайшее время.
Как-то раз он плёлся по лесу с фонографом на плече, не находя вокруг ничего достойного быть записанным, как вдруг различил звук.
Средь бела дня где-то в глубине, за деревьями юный голос напевал народную песню – не из тех, что исполняют титулованные хоры, а иную – честную и шершавую.
Курт сошел с тротуара на размокшую под осенними дождями землю и дослушал пение до конца. После паузы песню сменили команды, отданные мальчишеским голосом, – тренировали собаку.
Уже собравшись уйти, Курт бросил взгляд на свои облепленные мокрой землёй кроссовки и неожиданно разулся. Что это оказалась за благодать – месить босыми ногами не промёрзшую ещё землю. Холод, проникающий
Во дворе перед хлипким домиком ничем не примечательный паренёк в компании мирно прилёгших вокруг собак мастерил что-то из обрезков досок. Заслышав чавкающие шаги, он обернулся и смерил взглядом незваного гостя – в подвёрнутых джинсах и совершенно босого. Кроссовки Курт держал в руке, на «крюках» среднего и указательного пальцев.
– Там вон водопровод, – кивнул мальчишка через плечо, и несколько лохматых зверей, старых и хромых, поддержали его реплику любопытным вилянием хвостов. Ни один не взлаял.
Курт поблагодарил, поочерёдно сунул ноги под ржавый кран у земли и, обувшись, вернулся – знакомиться.
Он не сразу узнал того мальчика, что иногда подходил проверить капельницу Каштанки. За прошедший год паренёк похудел и подрос, выступили кости скул, отросли волосы. Только когда он спросил: «А собаку-то снова не завели?» – Курт вспомнил его. Ну конечно! Те самые глаза! Серых глаз много, но эти были особенные, прозрачные в тёмных ресницах. Озёрная вода!
Курт не стал тогда выяснять, что за песню пел паренёк и откуда взялся у него столь диковинный репертуар. Зато он спросил о собаках и вкратце узнал историю приюта.
Вернувшись домой, Курт открыл фонограф и прослушал сделанную тайком запись. Звук шуршащей под ногами листвы, звонкий со всполохами хрипоты лай собак, голос паренька и собственный живой голос – всё это вдруг показалось ему родным, важным, чудом уцелевшим в железном скрежете мира. Впервые за целую вечность ему стало хорошо на душе.
На следующий день, когда была закончена работа, ему ужасно захотелось снова наведаться в ту глухую часть парка. Он прихватил гостинцев для собак и провёл лучший вечер за последние несколько лет, наблюдая, как Пашка раздаёт лакомство лохматым детям. С той поры не было дня, чтобы он не приходил в лес.
А затем появилась Ася и, даже не заметив, забрала его сердце. Курт смирился с неудачей в любви, и вроде бы легко. Единственное «осложнение» – как-то сам собой в нём пробудился интерес к интернет-историям о самоубийцах всех мастей. Он испытывал жгучее сострадание ко всем этим мученикам, будь то дети, решившие умереть прежде, чем о проступке узнают родители, или звёзды шоу-бизнеса со смесью ядов в крови. В жалости к ним Курт видел последнее проявление своей заглохшей человечности. Приходилось признать: надежды на возрождение оказались пустыми. Не помог ни Саня Спасёнов, ни Пашкин лесной приют.
И вот в череде дурных месяцев произошло событие, равное первому хлопку на весенней реке, когда целостность льда даёт трещину. Ася помахала ему в окно и велела зайти на Масленицу!
В тот день, безрассудно потягивая в ресторанчике вино и слушая на диктофоне Асин голос, он думал: ведь не шутка же это была? Хорошо, пусть она пригласила его из жалости, – он не гордый, от неё и жалость бы принял как дар!
Он думал об этом весь вечер. Шёл по улицам – и видел Асино лицо, сохранённое в памяти. И позже, когда принимал у Софьи машину, и когда, сев за руль, как во сне, погнал по переулкам – всё время думал только о невероятном явлении Аси.