Полдень синих яблок
Шрифт:
– Я никогда не видел столько крови.
– Кровь, Петруша, льётся рекой на этой земле. Лучше этого не видеть никому.
Яков Карлович взял фонарик в свои руки и осторожно перешагнул через обезглавленное тело, посетовал про себя: 'Хоть похоронить надо по-человечески' и посветил в угол.
Там в неестесственно-нелепой позе сидел Тарнхари. Лицо его, словно изжаренное огнём, было обезображено до неузнаваемости. Правая сторона была покрыта пузырями волдырей, в вытаращенных от боли глазах читался непередаваемый ужас. Балахон на нём дымился. Яков протянул руку и надавил
– Оклемается, - он брезгливо вытер руку о полы хитона.
По лицу Тарнхари пробежала еле уловимая усмешка:
– Зарядили всё-таки благородной кровушкой, - зло прошептал он.
– На первое время хватит.
Догоревшие жаровни чадили, наполняя воздух комнатушки удушливым дымом. Глаза слезились. Но открыть хитрую систему зеркал, покрывающих многочисленные окошки зиккурата для отвода глаз, нельзя. Снаружи могли заметить.
Откуда-то снизу раздался хрип.
– Тише!
– прокричал Учитель, хотя Петя ни проронил ни слова.
Яков Карлович заглянул под стол. Столешница странно провисала, не касаясь краем пола и еле заметно покачивалась. Он просунул руку в щель между полом и столом и наткнулся на ощутимую трепещущую плоть.
– Ну ка, подмогни мне!
– в тревоге скомандовал Яков Карлович и взялся за каменную плиту.
Петя с лёгкостью разбросал тяжеленные осколки и, очистив пространство, процедил извиняющимся тоном:
– Пусто.
Яков Карлович понял всё, когда посмотрел на свою вымазанную в крови ладонь. Он закрыл глаза и зашевелил губами, еле слышно произнося заклинание. Под столом таинственным образом постепенно проявлялось усыпанное каменной крошкой обнажённое тело Лизы.
Глаза её закатились, грудная клетка вдавилась внутрь как от чудовищного удара, правая рука, откушенная до плеча, болталась несуразной культей, а из приоткрытого рта вытекала кровяная струйка. Одного взгляда Якову Карловичу хватило, чтобы понять, что она безнадёжна. Она умирала мучительной смертью.
Невыразимая боль сдавила ему сердце. Он поднял голову вверх и завыл. Слёзы потоком полились с его вмиг потускневших глаз. Он плакал, не стесняясь, содрогаясь в рыданиях, со всхлипом. Навзрыд. Горе переломило его пополам. Схватив целую ладонь девушки, он прижал её к небритой щеке, умоляя не умирать. Перепачканное кровью его лицо выражало невыносимое страдание.
Никогда ещё Пете не приходилось видеть раздавленного горем Создателя. У него не было сил смотреть на это нечеловеческое зрелище. И если бы он был человеком, то наверняка жалостливая слеза скатилась бы с его стеклянных глаз.
Ресницы девушки зашевелились. Кажется, она ненадолго пришла в себя, обвела полными боли глазами Учителя, Петю и удивлённо улыбнувшись, прошептала одними губами, выталкивая новые струйки изо рта:
– Я умираю?
Яков Карлович смахнул слёзы тыльной стороной ладони, шмыгнув, вытер мокрый нос и растерянно помотал головой.
– Нет, - солгал он.
– Я умираю, - протянула она, тяжело дыша.
– Почему так рано?
– Ты ещё поживёшь, девочка, - успокаивал её Фиске. Невыносимо было видеть, как этот чистый
– Детей нарожаешь, я буду с внуками возится.
Подбородок его затрясся. Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.
– Я ведь никогда не нянчился с внуками. Они будут бегать вокруг. Коротышки. Сопливые такие.
Он снова вытер предательски шмыгнувший нос.
Лиза захрипела.
– Что?
– Яков Карлович подставил ухо к самому её рту.
– Только не молчи. Говори!
– Фокус, - еле слышно прошептала Лиза.
– Вы обещали.
В горле у неё забулькало. Глаза заволакивало предсмертной вуалью.
– Конечно, - Яков Карлович тяжело поднялся на ноги.
– Как же я забыл, старый осёл! Всё обещал, обещал, да как-то руки не доходили, - бубнил он при этом.
– Смотри, смотри, только не закрывай глаза!
Он лёгким движением выхватил из галстука Петруши английскую булавку и то, что секунду назад было юношей, рассыпалось огромным букетом очень крупных, тяжёлых, тёмно-жёлтых пионов. Прекрасные и свежие, будто только что срезанные, даже с бисеринками росы на великолепных лепестках, они источали такой сильный и нежный аромат, что он затмил собой царивший в комнате удушливый смрад.
От сладковатого благоухания закружилась голова. Лизе показалось, что она засыпает, уносится на крыльях сна, убаюканная запахом поздней весны.
Он знал, что не имеет на это права. Без согласия человека обрекать его на бесчисленные годы страданий в этом мире бесчеловечно. К тому же это была последняя порция элексира, а живительному источнику, одной из его составляющей, требовалось ещё очень много времени, чтобы возыметь должную силу. Он сам мог и не дожить до того часа. Но промедление было подобно смерти, ещё мгновенье и вернуть уже ничего будет нельзя.
Яков Карлович не мешкая, решительно сорвал с шеи крохотный пузырёк и, откупорив, влил сверкающую ленту жидкого огня в безжизненно приоткрытый рот девушки.
Эпилог.
– Ты, главное, не ссы, чувак! Там тоже жить можно. Живут же как-то люди! Это здесь, у нас привыкают, а там - приспосабливаются. Человек - он такой, ко всему приспособиться может.
По больничному коридору с противоположного конца стремительной походкой с чемоданчиком в руках нёсся Аристарх Нилыч.
– Астролётчик!
– громко рявкнул он.
– А ну, кыш оттуда! Что ты всё вьёшься вокруг него?
Астролётчик отдёрнул руки, словно обжегшись об рукояти инвалидной коляски, голова его снова задёргалась, подбородок задрожал. Он сложил губы трубочкой, чтобы натянуть мышцы лица и по тихому коридору разнёсся витьеватый свист.
– И прекрати ты этот дурацкий свист!
– оборвал врач заливистые трели и тепло посмотрел на Дино.
– Ну что, с выпиской тебя?
Дино в ответ только молча кивнул. Мысленно он был уже далеко. С ней. Момент встречи, ради которого пришлось пройти все эти тягостные испытания уже совсем близок. Наконец-то они смогут, наконец, соединиться и не расставаться уже никогда.