Полдень, XXI век (июль 2012)
Шрифт:
– Я слышал, – кивнул Мориц. – Это все она, Мерзость.
Марк и Лина переминались с ноги на ногу, а я опустил взгляд и ковырял носком кроссовки темное пятно в пыли. Оно казалось похожим на спрута. Вероятно, здесь казнили кошку, а может, это была кровь девочки.
«Жалко Пчелку, – угрюмо размышлял я. – Как ее на самом деле зовут? Лиза… Бедный ребенок… Но ведь и Фабио ни в чем не виноват. Должно быть, кошка наелась чертовой травы. Или в девочке появилось что-то такое… новое и чуждое. Какие-то споры Мерзости в ней проросли. Ведь животные все чувствуют, не то что люди».
–
– И что будем делать? – спросила Лина беспомощно.
Почему-то все посмотрели на меня. Так, как будто я заварил всю кашу и – главное – я один знал рецепт, как жить дальше.
– Может быть, написать в газету? – предложил Марк.
– Написать можно хоть бундесканцлеру или генеральному секретарю ООН, – вздохнул Мориц, – но сделать это должен взрослый. Подростков никто не примет всерьез.
Мы нехотя согласились. Это только в фантастических романах дети в одиночку или группами вступают в схватку с космическими захватчиками и спасают Землю. Приятно, конечно, почувствовать себя храбрецами и героями, да только какие из нас герои?
– Попробую поговорить с матерью, – сказал я. – Не уверен, что будет толк, но попробую. В худшем случае схлопочу оплеуху. Думаю, я ее заслужил, как и, впрочем, каждый из нас.
Как я и боялся, разговора не вышло. Стоило мне заикнуться о космическом корабле на лужайке, как мать тут же на меня зашикала.
– Седрик, тебе двенадцать лет, а в голове глупости, как у пятилетнего! В твоем возрасте не играть надо, а об учебе думать… ну и о будущем. Господи, ну что из тебя вырастет?! – и посмотрела на меня так, что я понял: последний вопрос не риторический и требует немедленного ответа. Иначе плохо будет.
Я неуверенно пожал плечами.
– Не знаю, мам. Наверное, как из всех.
– Вот именно! Станешь таким же, как эти… – маман брезгливо поджала губы, и мне осталось только гадать, кого она имела в виду. Догадаться, впрочем, было не сложно, потому что презрительным словечком «эти» мать называла весь род человеческий.
Я открыл рот, чтобы возразить, и неизвестно, до чего бы мы в конце концов доболтались, но в этот момент с работы вернулся отец, и мы втроем отправились ужинать. К Фабио.
За полквартала до «Perle» меня захлестнуло и повлекло разлитое в воздухе ощущение праздника. Что-то неуловимое, пока еще не обоняемое и не слышимое, а только предугадываемое: запах вкусной еды, веселый смех, дробный стук каблуков по паркету. Должно быть, мать с отцом тоже это почувствовали, потому что переглянулись и ускорили шаг.
Из ресторанчика доносилась музыка, а чахлая липка у входа расцвела желтыми и синими флажками. Сам Фабио, нарядно одетый, в мягком белом пиджаке и с галстуком – торжественный, как никогда – стоял у двери с тряпкой в руке и оттирал кем-то намалеванную свастику и надпись «Черная обезьяна, убирайся вон, в свою…». Дальше было уже смыто.
– Добрый вечер, фрау Янсон, – улыбнулся Фабио. Если чья-то хулиганская выходка и расстроила его, то виду он не подал. – Здравствуйте, господин Янсон. Привет, Седрик. У нас небольшое семейное торжество. Моя сестра из Швиллингена
– О! Да, конечно… – разочарованно пробормотали маман с отцом, но Фабио улыбнулся еще шире:
– Добро пожаловать.
В маленький зал ресторанчика набилось, наверное, человек сто. Не только бразильцев, но и немцев. Некоторых я узнал, но большинство были мне не знакомы. Столики Фабио сдвинул вместе, так что получилось два длинных стола, которые он расположил вдоль стен, и еще в середине осталось место для танцев. На освободившейся площадке лихо отплясывали высокая женщина в кремовом платье и невзрачный парень почти на полголовы ниже нее. Почему-то я сразу решил, что это и есть новобрачные. Мне они показались не очень молодыми.
Столы ломились от салатов и закусок. Фабио, исполнял одновременно роль диджея, хозяина и официанта и сновал туда-сюда, предлагая гостям коктейли. На крошечной сцене, обычно задернутой бархатными занавесками, а сейчас открытой и ярко освещенной, громоздились две черные колонки, из которых легкой искрящейся дымкой наплывали ритмичные мелодии. А рядом с колонками моя бразильская ровесница показывала кому-то, сидящему или стоящему внизу, шаги самбы. Раньше я считал, что все бразильцы смуглые и черноволосые, как Фабио, но у этой девочки была светлая кожа и волосы – золотые, словно одуванчики на лугу. Каждое танцевальное движение она комментировала короткой фразой, но из-за общего шума я не мог разобрать ни слова и даже не понимал, на каком языке она говорит: на немецком или на бразильском.
Наверное, в магии первого взгляда всегда есть что-то от любви. Я забыл про свой коктейль и все смотрел на золотоволосую девочку, а как только маман увлеклась разговором с соседкой по столу, улучил минутку и взбежал на сцену.
– Привет! – сказал я. – Научи меня тоже? – потом засмеялся и представился: – Седрик.
Девочка опасливо протянула мне узкую ладошку:
– Глория.
Через пять минут мы с ней болтали, как старые приятели. Я учился танцевать самбу – без особого успеха, но меня это не смущало – и сам учил Глорию какой-то дикой смеси польки и рэпа. При этом мы оба хохотали до упаду и рассказывали друг другу о школьных учителях, о родителях, о любимых группах и Бог знает о чем еще. До самого конца праздника – а продолжался он до утра – я так и не вспомнил ни о казненной кошке, ни об искалеченной Пчелке, ни о том, что вчера по нашей вине выползло из бочки на белый свет, ни о полустертой надписи на дверях ресторана. Туда, где царит радость, Мерзость проникнуть не может. Но человеческая радость мимолетна. Она не длится вечно.
Прощаясь с Глорией, я еще раз по-дружески стиснул ее руку, слабую, как крылышко птицы.
– Давай завтра встретимся и еще поболтаем? Я покажу тебе Оберхаузен, а еще можно сходить на речку искупаться, – предложил я. – Завтра будет жаркий день.
– Нет, – ответила Глория, тряхнув волосами, и солнечные искры веером разлетелись по стенам, столикам и по темному дубовому паркету. – Ничего не получится. Завтра я уезжаю домой, в Гамбург.