Поле Куликово
Шрифт:
— Я призвал вас, чтобы напомнить одну из важных заповедей Повелителя сильных, — ровным голосом заговорил Мамай. — Никогда не считай врага слабым и всегда готовься к худшему.
— Неужели повелитель боится московского Димитрия? — ехидно спросил один из царевичей.
Темир-бек поднял голову и уставился на говорящего неподвижным взглядом. Мамай не шелохнулся.
— Я не боюсь Димитрия. Я боюсь тех ордынских военачальников, которые считают войну прогулкой, как считал ее Бегич.
Поднялся
— Разве повелитель не видел, как мы подготовились к походу? — пропищал Бейбулат.
— Твой тумен, Бейбулат, подготовлен хорошо. — Мамай помолчал, заметив, что принц высоко задрал крысиную морду. — Другие — еще лучше. Но войско на смотре и войско на войне — не одно и то же. Даже старые волки поджимают хвосты, когда бык не бежит от них, но бросается в бой, наклонив рога. Не кажется ли иным ордынским волкам жирный московский бычок совсем безрогим?
Напоминание о Бегиче поумерило пыл мурз. Молчали.
— Не первый день стоим мы у Дона, а кто из вас ответит: где сейчас князь Димитрий? Что он замышляет? Сколько у него войска? Где оно?.. Ну!..
Мурзы и наяны опустили головы под сверлящим взглядом правителя. Наконец кто-то робко заикнулся:
— Повелитель сам командует войском Орды, ему известно все.
— Чтобы повелитель знал все, начальники передовых и боковых туменов должны ежедневно присылать ему вести о враге. Где они?
После паузы заговорил старый темник Батарбек:
— Мною послано много людей в русские земли — высматривать, слушать, сеять полезные нам слухи. Но это пешие странники, от них вести приходят не скоро. Конные отряды начнут возвращаться сегодня или завтра. Ближние разъезды сообщают: порубежье спокойно.
— Благодарю, Батарбек, но порубежье уже неспокойно. Теперь русы увидели плеть, страх мы посеяли, и надо прекратить разорение ближних сел. Иначе в первые дни нам придется идти через пустыню. Пусть граница успокоится — тогда все будет наше.
Кулаки Мамая сжались до белизны — вспомнил Авдула: «Как же я мог пощадить трусов!»
— Что делается в рязанских землях, мне известно. Но кто мне скажет точно, где теперь Димитрий?
— Пойманный нами странник говорит, что Димитрий от твоего гнева укрылся в Новгороде с женой и детьми, — голос Алтына.
— Наш человек Федька Бастрык, сидящий в земле рязанского князя, прислал своих людей с возами ячменя. Они уверяют, что Димитрий собрал свой полк и затворился в Москве, — писклявый голос Бейбулата.
— Мои люди пытали пленного руса из воинской сторожи, и он уверял, что князь с воеводой Боброком отправился к другим князьям за помощью. Войску он не велит покидать московские стены, — голос начальника одного из головных туменов.
— Так. Две вести похожие,
— Повелитель! — заговорил Алтын. — Разве нам не довольно того, что Димитрий не хочет исполнить твою волю?
У входа зазвучали голоса, откинулся полог, вошел запыленный сотник сменной гвардии.
— Дерзкий! Как ты смеешь врываться на совет ханов? — крикнул пожилой чингизид Темучин, но сотник и не глянул на него.
— Повелитель! К тебе посол московского князя Димитрия!
Мамай вскочил.
— Где он? Где посол?
— Здесь, в твоем курене. Я сам привез его. За ним идут люди с богатыми подарками, я приставил к ним нукеров.
— Давай посла!
— Он просит переодеться с дороги.
— Веди! Мне нужен посол, а не его боярский кафтан! — метнул взгляд по лицам мурз — будто провел лезвием. — С послом говорю я. Всем молчать и слушать.
Вошел просто одетый русобородый, приземистый мужчина средних лет. Серые глаза его без удивления оглядели высокое собрание, он низко поклонился Мамаю, певучим голосом заговорил:
— Тебе, царю Золотой Орды, владыке восточных и полуденных народов, кланяется государь мой, великий князь Владимирский и Московский Димитрий Иванович. Он шлет тебе свои подарки и велит справиться о твоем здравии.
— С чем приехал, Захария? — резко спросил Мамай. Этого человека, опытного московского посла Захарию Тетюшкова, он не раз принимал в своей столице.
— Шлет тебе государь мой и золото, и ткани драгоценные, и соболей черных…
— Я не о том, — перебил Мамай. — Где ответ князя на мое письмо?
Захария распахнул полы широкого дорожного кафтана, извлек с груди небольшой свиток пергамента, протянул с поклоном. Один из телохранителей выхватил свиток, быстро оглядел, понюхал, хотел было передать придворному толмачу, но Мамай сам протянул руку, схватил пергамент, сломал печати, развернул грамоту, впился глазами. В первый момент лицо его отразило изумление, потом — гнев.
— Твой князь не ошибся ли, посылая эту грамоту ко мне? Он не выпил ли перед тем крепкого меда?
Посол стоял перед Мамаем свободно и прямо — единственный невозмутимый человек в шатре.
— Мой князь не любит крепких медов. И грамоты он не перепутал. Москва готова и дальше платить дань, какую платит ныне. О большем речи быть не может.
Слова посла вызвали яростные крики мурз. Еще миг — и его разнесут в клочья. Мамай властным жестом заглушил голоса.
— Ты, Захария, верно служишь своему государю. Не знаю, чем он тебя наградит за службу, но такого вестника, каким ты ко мне явился, вполне достойно то, что отпало от моей ноги.