Полет бабочки. Восстановить стертое

Рябинина Татьяна

* * *

— Я разговаривал с юристом. Оказывается, все не так просто.

От его слов потянуло зеленоватым мятным дымком. Я еще не знала, что Денис скажет дальше, но рот наполнился кислой слюной, а где-то за переносицей закипели слезы.

— Процедура будет длинная и противная. С одной стороны, тебя не признавали умершей, нет ни свидетельства о смерти, ни могилы. Это плюс. Ты даже не признана без вести пропавшей, не объявлена в розыск — это тоже плюс. Но на этом плюсы кончаются. Нет возможности твоей идентификации по фотографиям

или отпечаткам пальцев. На фотографии свои, сама понимаешь, ты мало похожа. А отпечатков твоих пальцев нет в милицейской базе. Нет, все-таки я за то, чтобы у всех людей при получении паспорта пальцы брать для картотеки. Вот были бы где-нибудь твои пальчики — никаких проблем сейчас не стояло бы.

— А как же ваши показания? — не поднимая глаз от пустой чашки, спросила я. — Их недостаточно?

— К сожалению, нет. Смотри сама. Инна скажет: да это моя двоюродная сестра Марина. А ее спросят: а как вы, уважаемая, можете это доказать? И что она ответит? Пальто, мол, на ней было Маринино.

Денис только что вернулся из банка. Я проснулась, услышав его шаги. Он поговорил о чем-то с Инной и, осторожно постучавшись, заглянул в комнату.

— Марин, пойдем чай пить.

Я вышла на кухню. Инна, все в том же синем халате, сидела за столом и меланхолично помешивала ложкой чай.

— Ты так и не переоделась? — удивился Денис. — Ин, ну ты что же не дала ей одежку какую-нибудь? Она же в этой юбке кошмарной уже третьи сутки безвылазно.

— От меня… пахнет? — спросила я.

— Нет, но…

Инна, сердито прищурившись, встала и ушла в спальню. Вернулась она через пару минут, держа в руках серый спортивный костюм, полотенце и белье в нераспечатанном пакете.

— Иди хоть душ прими, — процедила она сквозь зубы.

Я встала и послушно отправилась в ванную.

Пунктир. Душ — да, моя рука помнит этот гибкий металлический шланг. Вешалка для халатов и полотенец — да, помню. Зеркальный шкафчик над раковиной — да помню же, помню! Вот здесь в уголке на зеркало наклеена картинка — оскаленный леопард. Наклеена потому, что под ней трещина.

Я осторожно подцепила ногтем краешек картинки. И правда — трещина.

Когда я вышла из ванной, Инна сидела за столом все в той же безразличной позе и вертела в руках чайную ложку. Денис поставил передо мной чашку с чаем, пододвинул блюдо с пирожными. А потом начал рассказывать о своем разговоре с юристом.

— Выходит, я зря сюда приехала? — Мною вдруг овладело какое-то странное безразличие, а слезы высохли, так и не выступив.

— Приехала ты по-любому не зря, — возразил Денис. — Другого выхода не было.

Инна насторожилась:

— Что значит, другого выхода не было?

Я посмотрела на Дениса. Он что, ей ничего не рассказал? Похоже на то. Но почему? Странно. И все-таки если не рассказал, то и мне не стоит.

— А то и значит, — улыбнулся Денис. — Значит, что у нее нет другой возможности официально установить свою личность и получить документы.

Он скользнул по мне вроде бы безразличным взглядом, но я прочитала в нем:

«Молчи! Так надо». Плохо только, что Инна тоже заметила этот взгляд, и лицо ее стало словно армированным. Не говоря ни слова, она встала и ушла, но я готова была на что угодно спорить: она стоит у двери спальни и подслушивает — как тогда, когда мы разговаривали в прихожей.

— Понимаешь, Марин, показания Инны — это только слова. Доказательств, что ты это ты, нет никаких. Если бы не твоя потеря памяти, все было бы гораздо проще.

— А что, память не может ко мне вернуться?

— Да может, конечно, но…

— А шрам? Ну, от фурункула?

— А что шрам? Это опять же только слова Инны: мол, у Марины был под грудью шрам.

— Я ничего не понимаю! — От досады и разочарования мне хотелось кричать во всю глотку. — Ну почему такая глупость везде? Ну почему я должна доказывать, что я — это я? В чем я виновата, скажи, пожалуйста!

— Успокойся! — Денис погладил мою руку. — Ты ни в чем не виновата.

Возможно, он и сам не хотел этого, но скрыть сомнение не смог. Пробежала по лицу легкая-легкая тень. Ну что ж, я теперь всю оставшуюся жизнь буду получать пинки и оплеухи. И не зря.

— И что же мне теперь делать? — прошептала я.

— Надо начинать судебную процедуру. Для начала встретимся со следователем, который вел твое дело.

— А следователь зачем?

— Видишь ли, если бы того, кто пытался тебя убить, нашли и он подтвердил бы, что его жертва — Марина Слободина… Или хотя бы опознал тебя по фотографии, по прежней фотографии. Тогда все было бы, думаю, проще.

Но я только головой покачала. Если честно, то на подобный исход я вообще не рассчитывала. Почему? Не знаю. Не рассчитывала — и все.

* * *

Уже давно пришла весна, а Андрею казалось, что жизнь прочно застряла где-то в самой середине зимы, растеклась каплями подтаявшего снега по оконному стеклу и снова застыла тонкой наледью. Ничего не происходило. Да и что могло произойти?

Он просыпался утром, заученно маршировал по новому дню и провожал его, не успев ни обрадоваться, ни огорчиться. Ему казалось, что все кругом живут, и лишь он один — существует. И наверно, он здорово удивился бы, узнав, что вот так, бездумно и механически обрывая лепестки жизненной ромашки, проводят свои дни многие и многие.

А что, собственно, со мной может еще произойти, думал Андрей, сидя за стойкой бара и потягивая «троечку». Ну хорошо, сдадут дом, я отремонтирую и обставлю квартиру, переселюсь туда. Может быть, заведу кота, чтобы не было так одиноко. Карьера? Какая там у меня может быть карьера? Смешно!

Женщины его интересовали мало. Нет, конечно, в монаха он в одночасье не превратился, организм, как говорил отец, «фунциклировал», и желания никуда не пропали. Однако, разглядывая с интересом очередную пару стройных ног, едва прикрытых у основания набедренной повязкой, он явственно понимал, что помимо вполне понятного мужского волнения испытывает куда более стойкое раздражение.