Полет на спине дракона
Шрифт:
Почему же кругом гордятся своими обохами [25] , если в одном гнезде такие разные птенцы — кречет и склизкий гриф? Да и они с Орду тоже... как не родные, настолько разные.
— Откуда эти горы костей, нельзя было зарыть? Или думаете — такое прибавляет властям почтения? — вернулся Бату из дум.
Сопровождавший их «белоголовый» (из заблаговременно переметнувшихся на сторону Чингиса предателей) слегка растерялся. О чём можно говорить с царевичами? За что голову сорвут, поди сообрази.
25
Обох — род.
— Твой
— Уже воссиял, — перебил его Бату, — говори по делу. Оставь пустословье для базара.
— О, Аллах...
— Ваш Магомет говорил, что ни один волос не упадёт с головы без воли Его. Чего тогда боишься? Что ни сделаю с тобой — на всё воля Аллаха. Так переложи груз нерешительности на верблюда отваги и смело иди по пути истины.
— Что я слышу?! О юный цветок на железном древе Потрясателя Вселенной, ты искушён в Священной Книге не хуже любого улема [26] . Да благословит Аллах потомство...
— А ты не искушён в высокой науке лести, — покровительственно улыбнулся Бату. — Кто, о целости глупой головы помышляя, называет «юным цветком» крепкого молодого джигита? Кто восхваляет ваш Коран в ущерб Великой Ясе... эх, был бы на моём месте, скажем, мой любимый дружок Гуюк, уж тот бы тебе показал «железное древо» по спине. — Взглянув на побелевшего проводника, Бату спохватился: «Как приятно мучить беззащитного, да? Как сладко. В том великая доблесть, да? Чем же мы тогда лучше этих трусливых овец?» И он снова, как всегда в подобных случаях, вспомнил Маркуза.
26
Улемы — в мусульманском мире учёные, правоведы и богословы, занимающие высшую ступень в церковной иерархии.
— Рассказывай мне так, будто шепчешься недовольно с другом в караван-сарае. Слово будущего хана — тебе ничего не будет. Орду! — окликнул он податливого брата. — Не пускай пастись свои уши, не стреножив язык. Мы с Ибрагимом прогуляемся вперёд. Трогай.
Они рывком обогнали остальных, не доезжая разве что до затерявшихся в каменистой дали передовых алгинчи.
— Теперь говори. В улигерах поют: «Не отличишь от клятвы монгольское «да». А я тебе ещё и ханским будущим своим поклялся, чего же ещё? — он уже видел: не тот человек, бесполезно с ним так.
— О, ты будешь великим ханом, тайджи, великим и справедливым, — с большей искренностью, чем раньше, выдохнул Ибрагим.
— Будешь тут справедливым, когда вокруг одни трусы и льстецы. Говори про кости, я не забыл, — скривился царевич.
— В Отраре и Дженде перебили защитников, — чужим, надтреснутым голосом, как голову под топор положив, начал Ибрагим. — В первый день мёртвые прячут смерть в себе. Через несколько дней шайтан говорит мертвецам: «Убивайте живых». После взятия Отрара воины хана сделали большой костёр. Огонь отправил в Страну Блаженства отважные души их соплеменников... Но люди хана спешили. Всех уцелевших от резни... — он смешался, перепугался, — то есть, то есть...
— От справедливого гнева Величайшего, — усмехаясь, подсказал Бату.
— Золото твои слова, истинно так, от справедливого гнева. Их погнали... то есть, то есть...
— Удостоили великой чести, — помог царевич.
— Истинно, — на сей раз скомкал велеречивость Ибрагим, — их удостоили великой чести служить в хашаре и способствовать скорейшей победе Сияющего Покоя над чёрной пропастью...
— Да будешь ты говорить по-человечески, или нет? — взорвался Бату.
В
— Их погнали в Бухару, чтобы они шли впереди ваших войск. Когда оттуда вернулись, в Отрар невозможно было войти — дух смерти отравлял живых. Но, слава Аллаху, сюда сбежались все окрестные гиены, шакалы и грифы. Как легион чёрных ангелов, летали грифы над руинами, и небо померкло, как перед самумом [27] . Говорили, что они въедались в тела и подыхали там, отравленные... но прибегали другие... Ваш дарагучи [28] приказал вернувшимся из хашара, чтобы они убрали трупы. Дехкане жили в палатках рядом и ждали, потом стали понемногу выносить обглоданные кости. Их складывали недалеко от стены — там, где ты видел их, царевич.
27
Самум — горячий сухой ветер, дующий в пустынях весной и летом; песчаная буря в пустыне.
28
Дарагучи — представитель монгольской администрации.
— Так много?
— О да, велик был гнев твоего деда, — вздохнул Ибрагим, как вздыхает мудрый старик, рассказывая юнцу тяжёлую правду о жизни.
Бату и не заметил, как перестал чувствовать превосходство. Наверное на его лице отразились какие-то душевные мучения, потому что Ибрагим быстро и сострадательно — забыв о собственных страхах — заговорил:
— Но по окрестным кишлакам прошёл слух, что здесь — общая могила погибших, — дехкане свозили их сюда. Знаешь — никому не хочется возиться самому. Это не только в городе столько... это вообще... Когда ваш враг Хорезм-шах Мухаммед усмирял Самарканд, убитых было больше... много больше, но их похоронили заблаговременно. Ведь уцелевших не забирали в хашар — было кому хоронить.
— Ну ладно, это я понял, — проникнувшись непонятной сыновней благодарностью пролепетал Бату. Ещё недавно он был таким надменным, и вот... много ли надо? — Но почему их потом не зарыли... пусть и кости...
— Проезжал хан Джагатай и сказал: «Пирамиды из костей, это хорошо, это красиво. Пусть усладится взор нашего Великого Джихангира и Кагана. Готовьтесь к счастью — скоро он будет здесь... Оставьте всё как есть... в назидание бунтовщикам, не спрятавшим мечи...»
«Умно, — успокаивая предательскую дрожь и ненавидя себя за неё, попытался Бату сделать свои мысли более трезвыми. — У Мухаммеда было войско — втрое больше нашего... Но он, баран недоколотый, распихал его по городам. Но это половина удачи. Джелаль-эд-Дин не ему чета: смел, решителен, жесток. А ну как поднимет местных на восстание... одним своим именем, одним лишь слухом о победах. Едем-едем, сколько вокруг людей! Как только живут в такой тесноте, будто войлок примятый? Не будут нас бояться — перережут в домах. Что сделал бы я на месте деда Темуджина? Не слишком бы грыз дехкан, чтобы ярмо не шее не стало болью в животе... А с другого конца этой палки — пусть боятся. Для этого башни из костей — самое подходящее, умно». Хоть и сделал царевич такой вывод, но после рассказа Ибрагима всё равно было слегка не по себе...
Подумав о Джелаль-эд-Дине, он снова вспомнил друга Мутугана... Захотелось именно ему рассказать о том, что думается. Тот бы его понял. Какие всё-таки разные Мутуган и Бури, опять подумал он. Разбитый дедом Мухаммед-шах — плешивый хвост дрянной собаки — тоже как будто и не отец вёрткому, отважному Джелаль-эд-Дину.
«Почему же кругом гордятся своими обохами, если в одном гнезде — кречет и склизкий гриф?»
Бату усмехнулся: ему всё время, всю жизнь хочется доказывать себе и другим, что дело не в родстве. Всё сравнивает отца с сыном, брата с братом... И ему приятно, когда они не похожи.