Полет над бездной
Шрифт:
– Это было прекрасно, Юрис.
– Да, наверн-на-а.
– Мне надо идти, а то скоро приедет Педро.
– Что ты его называешь этим идио-отским именем?
– Привыкла. Я же до него лет семь жила в Испании, с пятнадцати лет. Привыкла, а теперь вот не переучиваюсь. Но ему все равно. Правда, в рабочих ситуациях, ты сам слышал, Юрис, я называю его Петр Дмитриевич, как и положено. Наверно, он уже этого московского лабуха посадил на самолет вместе с Японцем и скоро приедет.
– Да, наверн-на-а.
Речь этого Юриса явно не отличалась творческим разнообразием.
– Педро мастер покупать
– Эт-то кто-о?
– Тот, с кем поехал Педро, чурбан ты финский.
– Лит-товский.
– Да какая разница. Не знаю, почему, – а вот жалко. В расход их поставят, только так. Петр Дмитриевич у нас жалостливостью не отличается.
– Эт-та верн-на.
– Конечно, верно. Зачем ему оставлять свидетелей? Тем более свидетельниц. Хотя та, пучеглазенькая, на повариху смахивает – она глуповата. А вторая, кажется, еще та штучка. С этой держи ухо востро, не спустит. Впрочем, никакой особой разницы между ними скоро не будет. Трупы-то все одинаковы.
У меня даже по коже продрало, когда я услышала эти слова. Нет, больше всего меня впечатлила не сама фраза, а тот спокойный, будничный тон, каким она была произнесена. Словно не о жизни и смерти шел разговор, а… скажем, о новой прическе или новом платье. По всей видимости, это и есть та девушка, которую мы встретили сегодня у бассейна. Жалеет нас, скотина…
Тем временем внизу речь зашла о Родионе. Заговорила о нем девушка.
– А этот, кудрявый, конечно, чует, что дело неладно. Только босс его, кажется, подозревает. Селадеса он недолго подозревал, Селадес уже на свалке гниет который день. Он его на моих глазах завалил. Спросил только, как «Барселона» сыграла, и тут же из селадесовского пистолета его и положил. А потом попросил у меня коктейль, чтобы освежиться, и халат. Спокойно, как мясник. Ну, и кудрявого так положат.
– А когда же его, кудрявого?
– А как найдет Вишневецкого, так сразу и кранты. Небось в Петербурге и грохнут. Опять же, знаешь, Юрис, – денег платить ему не надо, а Педро пообещал, кажется, прилично. Недаром Петр Дмитриевич к нему Японца приставил.
– Эт-то кто-о?
– Дурак ты, Юрис. Вроде бы и умный парень, дурака Педро бы к себе не взял, а все туда же – тормозишь. Да что тебе объяснять? Японец – это Епанчинцев, напарник убитого Алика Протасова.
У Юриса на все был один ответ, и я незамедлительно его услышала:
– Да, наверн-на-а.
– Дурик ты прибалтийский. Красивый, здоровый, а как истукан. Ну-ка… да-а!
Послышалось пыхтение, а потом – раскатистые стоны, прямо указывавшие на то, что парочка перешла от слов к делу. Впрочем, я уже почти не слышала это. То, что донеслось до моих ушей чуть ранее, обожгло слух и замкнуло его начисто для всех звуков. Петр Дмитриевич, этот деликатный, вежливый, утонченный меломан, человек, разрабатывающий планы покорения мира, оказался хладнокровным и циничным убийцей. Я и Валентина понадобились ему для того, чтобы держать в узде Родиона, да и сам Родион был расходным материалом, пусть очень высокого качества. Недаром Петр Дмитриевич так легко обещал деньги и проценты от будущих доходов – знал, что платить не придется!
Я, разумеется, кое-что у них позаимствую.
Но хватит лежать и перетирать предположения, пора действовать! Мне, Валентине и боссу угрожает смертельная опасность, и срок нашей жизни сейчас отмеряется компетентностью босса. Как только он найдет этого Вишневецкого… А ведь он, Родион, может найти его и за сутки, если повезет!..
Впрочем, эмоции эмоциями, а мне стало тоскливо, когда я поняла, какое расстояние пролегло между нами и боссом и сколь тяжело будет нам увидеться против воли этого проклятого Платова. Хмель практически улетучился, остались тяжелая тревога и не менее тяжелая голова. Я проползла чуть вперед, чтобы не слушать звуков возни между прибалтом-охранником и любовницей хозяина дома. Некоторое время лежала на спине в глубокой задумчивости. Что же делать? Что мне делать? Вне всякого сомнения, возвращаться бессмысленно, ведь из «гостевой» комнаты все равно нет выхода. Двери заперты снаружи, и подойти к ним стоит тоже только снаружи.
Ах, как жаль, что я не догадалась под видом осмотра дома запечатлеть у себя в памяти план особняка! Впрочем, кто бы мне позволил? Уж точно не те двое гигантов-литовцев, что так любезно не позволили Родиону выйти из аудиозала.
Впрочем, кое-что отложилось. Я припомнила, каким путем нас вели из этого зала в комнату, где сейчас спала Валентина, и начала отматывать этот путь в обратном направлении. Оказалось, что я ползла по вентиляционному ходу немного не в том направлении, но это легко можно было исправить – требовалось доползти до ближайшего из поворотов и выбрать другое ответвление.
Так я и поступила.
Вентиляционный ход довел меня до помещения, где горел неяркий свет и расположились двое охранников. Не те, которых я видела при Платове, а двое других. Да, дом действительно нашпигован охраной. Те, которых я видела сейчас, сидели перед мониторами и перекидывались короткими фразами. Не на русском и даже не на испанском, который я с грехом пополам могла понимать. Верно, они разговаривали на каталонском языке, следовательно, являлись местными уроженцами.
Я задумалась. Вентиляционный ход вел на улицу; в помещение же, где хранились диски базы, он не проникал. Я приняла решение достаточно быстро. Отползла назад метров на пять и оказалась над решеткой, под которой находился, кажется, бар. Я видела, как тускло поблескивают бутылки, заполонившие огромный, во всю стену, стенд.
Ну что же!.. Кажется, есть решение. Правда, действовать придется… бесстыдными методами, но о каком стыде может идти речь, если на кону – жизнь дорогих мне людей и моя собственная?
Ничего. Главное – неожиданность и быстрота.
Вооружившись этими бесспорными истинами, я перекинула свой выставочный инструментарий из левой руки в правую и начала разламывать и отгибать в стороны вентиляционную решетку, ведущую вниз, в комнаты.
Глава 13