Полет саранчи
Шрифт:
Расплывчатые удивленно взглянули на меня, с явным неудовольствием переспросили: «Регнум – радио? – пошуршали засаленными бумажками. – Нет таких, звоните им, пусть встретят» – и продолжили увлекательную дискуссию.
Позвонить им – большая проблема. Мы с Димой давно знакомы, переписываемся, встречаемся иногда поболтать и пообедать. У меня есть e-mail Теткина, WhatsApp, мессенджер, есть и номер мобильного. Но Дима – большой оригинал – на телефонные звонки не отвечает, объясняя тем, что не любит телефон. А мне что делать? Звоню-таки на мобильник,
Болтаюсь у проходной, хожу взад-вперед. Ворота – настежь, машины въезжают и выезжают; стражи тем временем занимаются своими делами. Им неинтересны машины, неинтересна и странная персона, фланирующая мимо их неодолимого поста охраны.
Жарко. Время течет и плавится, иногда останавливаясь и затвердевая наподобие теплого бабушкиного варенья.
В 14:30 из-за поворота появился «вечный мальчик», напористо вещая своему спутнику нечто возвышенно-ритмизированное: «Высоко в небе, где падают звезды, как слезы и розы в первых стихах».
Дмитрий обрадовался, заметив меня, будто это оказалось приятной неожиданностью:
– А, вы уже здесь? «Фонарями, проезжающими машинами каждый день прохожу мимо себя», – отречитативил он, возможно, собственные вирши. – Наверное, мимо вас тоже. Оч-чен-н-н хараш-шо, пойдемте… Со мной, – бросил он охранникам и увлек своего спутника и меня в извилистые дворовые проходы, обрамленные допотопными фабричными корпусами. Комментировать опоздание не стал, вдохновленный, возможно, примерами вечно опаздывающих президентов некоторых великих держав.
А потом были студия, интервью… Говорили о работе инженера, о бизнесе, об олигархах, о литературе, о гераклитовой метафоре времени и даже о боевых единоборствах как о театре.
После выхода передачи в эфир мы снова встретились и будто продолжили ранее начатый разговор. В присущей ему отвязной манере Дима заявил, что я как человек интересней того, что пишу: «Многие ваши вещи, особенно записки о Крыме, довольно любопытны, но не кажутся мне первичными».
«Напишите лучше о своей жизни, – добавил он. – В девяностые вы оказались в эпицентре событий, в которых подчас решались судьбы России. Просто воспоминания о том времени, о работе с олигархами, криминалитетом – вы же многих хорошо знали».
Первой мыслью было: «Писать о выскочках запыленных девяностых? Бр-р-р, вряд ли это герои моего романа. Не самые духоподъемные воспоминания, да и человеческий материал не особо интересный».
Дима был настойчив: «Попробуйте. Современной публике нон-фикшен может оказаться ближе устаревшего жанра романа».
Меня его идея не заинтересовала, и вскоре разговор был благополучно забыт. Но дружеские советы поделиться собственными впечатлениями о проклятых девяностых с неизменной регулярностью поступали от разной пишущей братии, от друзей, однокашников и многих других, кто мне небезразличен.
Опять нон-фикшен, опять публицистика? Несколько лет назад я твердо решил писать только худлит, гнал от себя идею открывать глаза общественности на абсурды и парадоксы первых лет так называемой демократии в России – не хотелось погружаться в темные времена безвластья, вернее, власти нуворишей-однодневок, не хотелось, чтобы мое имя ассоциировалось с этими весьма влиятельными в свое время, но крайне несимпатичными персонами, ежеминутно da surgere scelus [7] , да и сказано о них уже немало.
7
Порождающими криминал (лат.).
Но
Летом 2020-го приступил к написанию «Полета саранчи», постепенно увлекся, и вот книга перед вами, мой читатель. Вы читаете предисловие – довольно старомодно писать авторское предисловие, не так ли? Что делать – Кругосветов вообще старомоден, как все поколение Кругосветовых. Если так хочется остаться современным и быть в тренде – можете перелистнуть и сразу перейти к первой части.
Итак, о чем эта книга? В первую очередь, о темных временах.
О которых некогда сказал Бертольд Брехт: «Право, я живу в мрачные времена. / Беззлобное слово – это свидетельство глупости. / Лоб без морщин / Говорит о бесчувствии. Тот, кто смеется, / Еще не настигнут / Страшной вестью» [8] .
А еще Брехт говорил о хаосе и голоде, о резне и живодерах, о возмущении несправедливостью и отчаянии, «когда несправедливость есть, а возмущения нет», о праведной ненависти, уродующей человека, о законной ярости, от которой хрипнет голос.
8
«К потомкам».
Вот что писала об этом неистовая Ханна Арендт [9] : «Размышляя о темных временах, нужно учитывать камуфляж, производимый и распространяемый истеблишментом – или системой. Если функция публичной сферы – проливать свет на человеческие дела, то, значит, наступает тьма, потому что этот свет гасят „кризис доверия“ и „закулисное правительство“, речь, не раскрывающая, а заметающая под ковер то, что есть, и призывы, моральные и прочие, под предлогом защиты старых истин всякую истину низводящие до бессмысленного трюизма». Перевод нам достался неуклюжий какой-то, но смысл понятен.
9
X. Арендт, «Люди в темные времена».
Все это не ново, добавляет Ханна. Сартр описывал в «Тошноте» мир, в котором все, у кого есть общественное признание, принадлежат к числу salauds [10] (знакомая ситуация, не правда ли?), а все, что есть, «существует в непрозрачной бессмысленной фактичности, распространяющей помрачение и вызывающей тошноту». «И это та же ситуация, которую описывал Хайдеггер, говоря о толпе и болтовне. В человеческом существовании все реальное и подлинное становится жертвой подавляющей власти болтовни, возникающей из публичной сферы, упреждая и уничтожая смысл и бессмыслицу всего, что могло бы принести будущее». Почти сто лет прошло – ничего не изменилось. Власть СМИ и социальных сетей огромна – тоталитарная власть болтовни ежедневно и даже ежеминутно перечеркивает наше будущее. По существу, мы уничтожаем свое будущее и будущее детей собственными руками.
10
Мерзавцы (фр.).