Полет шершня

Фоллетт Кен

– Ну? Так Харальд ты или нет?

– Да, Харальд, – справился он с собой. – А ты сестра Тика.

– Тика?

– Так мы зовем в школе Йозефа.

– А я Карен, и прозвища у меня нет. Слышала про твое выступление в школе. Я считаю, ты абсолютно прав. Ненавижу нацистов! Что они вообще о себе возомнили?

Тик вышел из ванной, завернутый в полотенце.

– Ну что это, в самом деле! Никакого уважения к приватности джентльменов!

– Да, никакого, – легко призналась Карен. – Я хочу коктейль, а их не подают, пока в столовой не появится хоть кто-то из мужчин. Знаешь, я вот думаю, слуги

сами сочиняют все эти правила.

– Ладно, хотя б отвернись на минутку, – буркнул Тик и, к удивлению Харальда, сбросил с себя полотенце.

Карен, ничуть не смущенная наготой брата, даже не подумала отвести глаза.

– Как ты поживаешь-то, а, черноглазый гном? – дружелюбно осведомилась она, глядя, как брат натягивает чистые белые трусы.

– Отлично. Хотя когда экзамены закончатся, будет еще отличней.

– Что будешь делать, если не сдашь?

– Наверное, наймусь в банк к отцу. Он заставит меня начать с самого низа, так что буду разливать чернила для младших клерков.

– Да сдаст он все, сдаст, – обращаясь к Карен, вмешался Харальд.

– А ты, видимо, такой же умник, как Йозеф? – спросила она.

– Гораздо, гораздо умней! – ответил Тик.

Харальд, по совести, спорить с этим не мог, и, чтобы сменить тему, спросил:

– А каково это – учиться в балетной школе?

– Что-то среднее между армией и тюрьмой.

Харальд глаз от нее не мог отвести. Непонятно было, как к ней относиться: то ли на равных, как к парню, то ли как к богине. С братом препирается словно маленькая, а грациозна-то как! Невероятно! Всего лишь сидит на стуле: взмахивает рукой, указывает на что-то или поддерживает подбородок ладонью, – а кажется, будто танцует. Все движения гармоничны. Но эта уравновешенность ничуть не лишала ее живости, и Харальд как завороженный глаз не мог оторвать от ее необыкновенно переменчивого лица. Полные губы, широкая улыбка чуть наискось, да и в целом все немного неправильное: не вполне прямой нос, подбородок неровный… все не так, а посмотришь – красавица. Пожалуй, красивей он никого в жизни не видел.

– Ты бы надел башмаки, а? – напомнил Тик.

Харальд убрался в свою комнату, где навел полный парад, но когда снова вышел и увидел, как элегантно выглядит Тик в черном пиджаке, белой рубашке и простом темном галстуке, почувствовал себя школьником в своем пиджачке.

Карен спускалась по лестнице первой. Они попали в длинную, не слишком прибранную комнату, где стояло несколько широких диванов и рояль, а на ковре перед камином дремал старый пес. Было очень уютно, особенно по сравнению с холодным великолепием вестибюля, хотя картин по стенам и тут хватало.

Молодая женщина в темном платье и белом переднике спросила у Харальда, что он предпочтет выпить.

– То же, что Йозеф, – ответил он.

В пасторском доме спиртного не водилось. В школе, в выпускном классе, во время пятничных сборов мальчикам дозволялось выпить по стакану пива. Харальд в жизни не видел коктейля и даже не вполне понимал, что это может быть.

Чтобы чем-то себя занять, он наклонился и погладил собаку – длинного поджарого сеттера с проблеском седины в густой рыжей шерсти. Пес приоткрыл один глаз и разок махнул хвостом, вежливо откликаясь на ласку.

– Это Тор, – сообщила Карен.

– Бог грома, –

улыбнулся Харальд.

– Глупо, согласна, но имя придумал Йозеф.

– А ты-то! Ты хотела назвать его Лютик! – запротестовал Тик.

– Ну, мне и было тогда всего восемь лет!

– Мне, знаешь ли, тоже. И Тор вовсе не глупое имя! Он правда гремит как гром, когда пукает.

Тут вошел отец Тика, до того похожий на свою собаку, что Харальд с трудом сдержал смех. Он был высок, худ, одет в элегантный бархатный пиджак и черный галстук-бабочку, и в волнистых рыжих волосах его тоже светилась седина. Харальд поднялся ему навстречу, и они обменялись рукопожатиями.

И обратился к нему господин Даквитц с той же вялой любезностью, какую выказал пес.

– Рад познакомиться, – неторопливо проговорил он. – Йозеф столько о вас рассказывал!

– Ну, теперь ты знаком со всем семейством, – вставил Тик.

– Как там все прошло в школе после вашей вспышки? – спросил господин Даквитц.

– Как ни странно, меня не наказали, – ответил Харальд. – Раньше, скажи я «вздор», стоит учителю сморозить глупость, так заставляли траву подстригать маникюрными ножницами! А ведь это пустяк по сравнению с тем, как я нагрубил господину Аггеру. Однако Хейс, наш директор, всего лишь прочитал мне мораль насчет того, что мнение мое прозвучало бы убедительней, если бы я проявил больше выдержки.

– И сам подал пример тем, что не накричал на вас, – с улыбкой заметил господин Даквитц, и Харальд понял, что действительно такова и была цель Хейса.

– А я думаю, он не прав. Иногда надо хлопнуть дверью, чтобы тебя выслушали, – подала голос Карен.

И это показалось Харальду удивительно верным. Он пожалел, что не догадался сказать это Хейсу. Похоже, Карен не только красива, но и умна. Но ему хотелось задать отцу Тика один вопрос, и он не упустил случая.

– Скажите, господин Даквитц, а вас не тревожит, как могут повести себя по отношению к вам нацисты? Известно ведь, как притесняют евреев в Германии и Польше.

– Да, тревожит, и очень. Но Дания не Германия и, похоже, немцы видят в нас прежде всего датчан, а потом уж евреев.

– По крайней мере пока, – вставил Тик.

– Именно. И тут стоит подумать о том, что мы можем сделать. Полагаю, я мог бы поехать по делам в Швецию, а там попросить визу в Соединенные Штаты. Но вывезти всю семью будет уже гораздо сложнее. А еще придется оставить дело, начатое еще моим прадедом, дом, где родились мои дети, коллекцию картин, которую я всю жизнь собираю… Посмотришь на все это с такой точки зрения и решишь: надо сидеть тихо, уповая на лучшее…

– А потом, мы же не лавочники, в конце-то концов! – воскликнула Карен. – Я нацистов терпеть не могу, но что они могут сделать с семьей, которой принадлежит самый крупный банк в Дании?

А вот это, на взгляд Харальда, был сущий вздор.

– Нацисты могут сделать все, что взбредет им в голову, тебе пора бы это понять! – наставительно произнес он.

– В самом деле? – холодно отозвалась Карен.

Харальд понял, что обидел ее. Он хотел было рассказать о том, что произошло в Мюнхене с дядей Иоахимом, но тут в гостиную вошла фру Даквитц и разговор пошел о «Шопениане», которая готовилась к постановке в Датском королевском балете.