Полеты в одиночку

Даль Роальд

— Вы всегда апельсины так едите? — поинтересовался я.

— Конечно.

— А можно спросить, почему?

— Никогда не прикасаюсь пальцами к еде, — ответила она.

— Господи помилуй, в самом деле?

— Ну да. С двадцати двух лет ни разу.

— Для этого есть причина? — спросил я.

— Конечно. Пальцы ведь грязные.

— Но вы же моете руки.

— Но стерилизовать я их не могу, — сказала мисс Трефьюсис. — И вы тоже не можете. А на них полно всяких микробов. Пальцы, они такие грязные, отвратительные.

Вспомните только, что вы ими делаете!

Я перебирал в памяти все, что делаю своими пальцами.

— Думать про это, и то невыносимо, правда? — сказала барышня Трефьюсис. — Пальцы — это всего лишь инвентарь. Садовый инвентарь тела — как лопаты и вилы. А вы лезете ими куда ни попадя.

— И как будто жив еще, — заметил я.

— Ненадолго, — сказала она мрачно.

Я смотрел, как она ест апельсин, насаживая лодочки ломтиков один за одним на зубцы вилки и отправляя их в рот. Я хотел обратить ее внимание на то, что вилка тоже не стерильна, но промолчал.

— На ногах пальцы еще хуже, — неожиданно сообщила она.

— Простите?

— Хуже их ничего нет, — сказала она.

— А что плохого с пальцами на ногах?

— Самая отвратительная часть человеческого тела! — злобно объявила она.

— Хуже пальцев на руках?

— Никакого сравнения, — заверила она меня. — Пальцы рук — вонючие и сальные, но пальцы на ногах! Они словно ужи и гадюки! И говорить про них не хочу!

Я немного запутался.

— Но ими же не едят, — сказал я.

— А я и не говорила, что вы ими едите, — отрезала мисс Трефьюсис.

— Так что же в них такого ужасного? — настаивал я.

— Они будто червяки, выползающие из ноги, — скривилась она. — Ненавижу их, ненавижу! Даже видеть их не могу!

— Как же вы тогда стрижете ногти на ногах?

— А я их не стригу, — отвечала она. — Ногти мне стрижет мой мальчик.

Почему же она в таком случае «мисс», недоумевал я, если у нее есть мальчик. Незаконнорожденный, наверно.

— Сколько лет вашему сыну? — осторожно поинтересовался я.

— Нет, нет, нет! — вскричала она. — Вы совсем ничего не знаете? «Мальчик», boy — это слуга-туземец. Как вы можете этого не знать, если читали Айзека Дайнесена?

— Ах, ну да, конечно, — сказал я, вспоминая.

Я машинально тоже взял в руки апельсин и начал его чистить.

— Нет! — содрогнулась мисс Трефьюсис. — Так вы можете подцепить какую-нибудь гадость. Возьмите вилку и нож. Ну, смелей. Попробуйте.

Я попробовал. Довольно забавно. Почему-то мне было приятно надрезать кожуру и снимать ее по частям.

— Ну вот, — похвалила она. — Молодец.

— Много таких «мальчиков» работает на вашей плантации? — полюбопытствовал я.

— Человек пятьдесят, — ответила она.

— Они ходят босиком?

— Мои — нет. Ни один не выходит на работу без обуви. Мне это обходится в целое состояние, но дело того стоит.

Мне нравилась

мисс Трефьюсис. Нетерпимая, умная, великодушная и интересная. Я чувствовал, что она в любую минуту готова прийти мне на помощь, не то что майор Гриффитс — тот был пресным, пошлые, заносчивым и недобрым человеком, такого сорта люди без колебаний оставят тебя на съедение крокодилам. Да еще и подтолкнут к разинутой пасти.

Оба они, конечно, были совершенно сумасшедшие. Все на этом корабле были со сдвигом, но самым чокнутым оказался мой сосед по каюте А. Н. Сэвори.

Я заметил первый признак его ненормальности в тот вечер, когда наше судно находилось между Мальтой и Порт-Саидом. После обеда наступила липкая жара, и я прилег на свою верхнюю полку, чтобы немного вздремнуть перед переодеванием к ужину.

Переодевание? О да, разумеется. На том корабле все каждый вечер переодевались к ужину. Мужская особь строителей, где бы она ни была — на привале в джунглях или же в море на весельной лодке — всегда переодевается к ужину, то есть надевает белую сорочку, черный галстук, смокинг, черные брюки и черные лакированные туфли, все регалии — и к черту климат.

Так вот, я лежал на своей койке, полуприкрыв глаза. Внизу одевался А. Н. Сэвори. В каюте было слишком тесно, поэтому мы переодевались по очереди. Сегодня вечером первым одевался он. Он уже повязал галстук-бабочку и надевал черный смокинг. Я в полудреме следил за ним и увидел, как он достал из несессера картонную коробочку. Встал перед зеркалом над умывальником, открыл коробочку и запустил в нее пальцы. Достал оттуда щепотку белого порошка, которым тщательно посыпал плечи своего смокинга. Потом закрыл коробку и убрал ее назад.

Внезапно с меня слетела вся сонливость. Что он задумал? Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Подозрительное дело, думал я. С какой это стати А. Н. Сэвори посыпает белым порошком свой смокинг? И вообще, что это за порошок? Может, особые духи или магический афродизиак?

Я дождался, пока он уйдет из каюты, соскочил со своей полки и почти без всяких угрызений совести залез в его несессер. Английская соль — гласила надпись на картонной коробке! И там действительно была английская соль! Ну и зачем ему посыпать солью свой костюм? Он всегда казался мне странным типом, в нем чувствовалась какая-то тайна, хотя мне и не удавалось ее раскрыть.

Под его койкой стояли чемодан и какой-то черный кожаный футляр. Чемодан был самый обыкновенный, а вот футляр меня интриговал. По размеру он походил на футляр для скрипки, но без выпуклой крышки. Просто прямоугольный кожаный пенал около метра длиной с двумя крепкими медными застежками.

— Вы играете на скрипке? — как-то спросил я у него.

— Что это вам в голову взбрело? — отвечал он. — Да я даже на патефоне не играю.

Обрез у него там, что ли, подумал я про себя. По размеру вроде подходит.