Полиция
Шрифт:
— Кто вы? — спросила она.
— Кто я?
— Да. Вы не Бьёрн Хольм.
— Разве?
— Нет. Бьёрн Хольм — это отпечатки пальцев, баллистика и кровь. Он не делает массаж, от которого становится сладко во рту. Так что вам угодно?
Бледное круглое лицо начало заливаться краской. Рыбьи глаза еще больше вылезли из орбит, и Бьёрн быстро отдернул руку к себе и начал яростно чесать пухлую щеку.
— Нет-нет, в общем, прости, я не хотел… я только… я…
Краснота и заикание стали более интенсивными, и в конце концов он опустил руку вниз и посмотрел на Катрину отчаянным взглядом, будто капитулируя:
— Черт, Катрина, нехорошо вышло.
Катрина посмотрела на
— У тебя есть машина? — спросила она.
Трульс Бернтсен очнулся.
Он посмотрел перед собой. Вокруг него было бело и светло. И он больше не испытывал боли. Наоборот, ему было очень хорошо. Бело и хорошо. Наверное, он умер. Конечно, он умер. Странно. Но еще более странно то, что его по ошибке направили сюда. В хорошее место.
Трульс почувствовал, как тело его накренилось. Может быть, он поторопился сделать вывод насчет хорошего места, наверное, он все еще в пути. И теперь он расслышал звук. Жалобный далекий звук, который становился то громче, то тише. Гудок паромщика.
Что-то появилось перед ним и закрыло свет.
Лицо.
Голос:
— Он очнулся.
Появилось другое лицо:
— Если начнет кричать, вколите ему еще морфина.
И тогда Трульс почувствовал, что они вернулись. Боли. Все тело болело, а голова, казалось, вот-вот взорвется.
Машина снова накренилась. «Скорая». Он лежал в «скорой», мчавшейся с включенными сиренами.
— Я — Ульсрюд из криминальной полиции, — сказало лицо перед ним. — В вашем удостоверении написано, что вы — сотрудник полиции Трульс Бернтсен. Это так?
— Что случилось? — прошептал Трульс.
— Бомба взорвалась. Стекла повылетали во всех окрестных домах. Мы обнаружили вас в холодильнике в квартире. Что случилось?
Трульс закрыл глаза и услышал, как вопрос прозвучал вновь. Услышал другой голос, наверное санитара. Тот просил полицейского не наседать на пациента. Ведь он, помимо прочего, находится под действием морфина, поэтому может ляпнуть что угодно.
— Где Холе? — прошептал Трульс.
Он почувствовал, что яркий свет снова заслонили.
— Что вы сказали, Бернтсен?
Трульс попробовал увлажнить губы и понял, что губ у него нет.
— Другой человек. Он тоже был в холодильнике?
— В холодильнике были только вы, Бернтсен.
— Но он был там. Он… он спас меня.
— Если в этой квартире был кто-то еще, то, боюсь, его размазало по потолку и стенам. Там внутри все разорвало на мелкие кусочки. Даже холодильник, в котором вы лежали, сильно искорежен, так что радуйтесь, что живы. Может, расскажете мне, кто стоит за этим взрывом, чтобы мы могли начать его искать?
Трульс покачал головой. Во всяком случае, ему казалось, что он покачал головой. Он не видел того человека — тот все время находился позади Трульса, с тех пор как повел его от якобы взломанной машины к другой. В машине он сел позади Трульса и приставил пистолет к его затылку, а Трульс вел автомобиль. Они приехали на улицу Хаусманна, 92. По этому адресу было совершено столько преступлений, связанных с наркотиками, что он уже подзабыл, что здесь произошло еще и убийство. Густо. Конечно. И в тот момент он отчетливо понял то, во что не хотел верить. Он умрет. Позади него по лестнице поднимался палач полицейских, он ввел его в металлические двери и привязал скотчем к стулу, разглядывая его поверх зеленой хирургической маски. Он ходил вокруг переносного телевизора, что-то отвинчивал, и Трульс заметил, что часы, которые начали ходить, когда за ними захлопнулась входная дверь, остановились и были установлены заново на шесть минут. Бомба.
Она длилась до тех самых пор, пока он не очнулся в аду боли и не увидел его без хирургической маски. Харри Холе стоял перед холодильником.
Сначала Трульс растерялся.
Потом все показалось логичным: Холе решил избавиться от человека, прекрасно знавшего список его грехов, выдав убийство Трульса за очередное убийство полицейского.
Но Холе был выше того, другого. И у него был другой взгляд. И Холе собирался влезть в тот чертов холодильник. Утрамбоваться в него. Они были в одной лодке, двое полицейских на одном и том же месте преступления. И умереть им предстояло вместе. Им двоим вместе, какая ирония! Если бы это не причиняло столько боли, он бы засмеялся.
— Можно мне еще морфину? — прошептал Трульс в надежде, что голос его услышат, несмотря на вой сирены.
Он нетерпеливо ожидал волну блаженства, которая скоро прокатится по телу и смоет ужасную боль. Он подумал, что, возможно, все его размышления вызваны приемом наркотика. Это было бы хорошо. Но мысли не оставляли его.
О том, что, черт возьми, Харри Холе умер вот так.
Как чертов герой.
Уступил место, пожертвовал собой ради врага.
И с этим ты, враг, будь добр, живи, ведь ты жив только потому, что человек, который был гораздо лучше тебя, выбрал смерть за тебя.
Трульс почувствовал, как от копчика поднимается холод и гонит боль впереди себя. Умереть за что-то, за что угодно, только не за такое ничтожество, как ты сам. Может быть, в конце концов, все дело в этом. В таком случае черт бы тебя побрал, Холе!
Он поискал глазами санитара, увидел, что окно «скорой» залито водой: наверное, пошел дождь.
— Еще морфину, мать вашу!
Глава 47
Полицейский, произнося имя которого можно было сломать язык, — Карстен Касперсен — сидел в дежурной части Полицейской академии и смотрел на дождь. Капли прямо, как по линейке, летели во мрак ночи, стучали по блестящему черному асфальту, падали с ворот.
Он выключил свет, чтобы никто не догадался, что на посту в такой поздний час кто-то есть. Под «никто» он подразумевал тех, кто ворует дубинки и другое оборудование. Несколько старых лент полицейского оцепления, использовавшихся на занятиях со студентами, тоже исчезли. А поскольку никаких следов взлома обнаружено не было, значит это был кто-то, имеющий ключ-карту. А поскольку у этого человека была ключ-карта, то дело было не в дубинках и лентах, а в том, что в их рядах завелись воры. Воры, которые, может быть, вскоре захотят выдать себя за полицейских. А такого быть не должно, по крайней мере в его подразделении.