Полигон смерти

Пучков Лев Николаевич

Вот это картограф, да? Впрочем, в оправдание могу сказать, что при наличии телефонной связи и стандартной обстановки всё это было бы не нужно. Звонок, пара слов, машина к подъезду… Кто же предполагал, что всё так получится?

Единственно, что я знал, — это направление. Мы заезжали в город с юго-востока, это я помню совершенно точно.

«Гадание на картах» отпадало, в доме не было ничего похожего на карту, схему или план города. Дамы доверительно сообщили, что все местные карты являются секретными, поскольку до недавнего времени город был режимным

объектом, так что в продаже ни планов ни карт нет и никогда не было.

Старушка с газетой при таком заявлении прервала чтение, посмотрела на меня через лорнет и важно кивнула: точно, так и есть.

Тем не менее общими усилиями мы таки «подняли» маршрут. Пользуясь советами и подсказками дам, я вычертил на листке кратчайший путь от юго-восточного въезда до «уютного местечка», нанёс наиболее заметные ориентиры, видимые издалека, а также названия улиц, по которым мне предстояло пройти.

Затем мне вручили вязанную шапку Виталика, пакет с бутербродами и пластиковую бутылку с водой. Отказываться не стал, зима, а я без шапки, а бутерброды могут пригодиться, если вдруг путешествие по каким-то причинам затянется.

Хоть я и возражал, мотивируя неопределенностью и опасностью обстановки, Нинель прихватила свечку и пошла меня провожать: сказала, что доведет до конца квартала, это недалеко, а её тут все знают с детства, так что опасаться за неё не стоит.

Когда уже собрались выходить, в спальне Валентины затряслась дверь и раздался низкий трубный вой, как будто какой-то пьяный бас решил распеться перед выступлением.

На секунду у меня мелькнула дикая мысль, что это ненароком рассекретился наш вчерашний бас-профундо, которого Валентина временно пустила на должность сердечного друга в отсутствие Михаила.

На самом деле, слава богу, обошлось без похабщины: это был сенбернар Шаляпин, который подслушивал под дверью и понял, что мы собираемся на прогулку.

Нинель без колебаний взяла Шаляпина с собой. Пусть это и родной квартал, где тебя все знают с детства, но сейчас в самом деле на улице творится что-то непонятное и опасное, так что гораздо комфортнее гулять с большой собакой.

* * *

Коридор проходили со свечкой.

Сказал как про полосу препятствий «проходили», но примерно так и было. Ночью тут кто-то похозяйничал, то ли разгулявшиеся жильцы, то ли непрошеные гости, замка-то на входе нет, в общем, часть из того, что вчера более-менее ровно стояло и лежало, сейчас было разбросано и развалено.

Да уж… Оказывается, в суровую минуту я интуитивно принял верное решение. Недолго бы я тут путешествовал без света, со сжатым очком и стиснутыми зубами.

У двери на лестницу Нинель удивилась:

— О! Дрова попёрли.

— Какие дрова? — удивился я. — Дрова в городе?

Нинель объяснила: тут в нескольких аккуратных ящиках мирно покоились дрова поэтессы Оганезовой. Её семейство частенько устраивает во дворе шашлыки и барбекю, вот и держат запас. Семейство две недели назад в полном составе уехало в Армению, в гости к родственникам, в квартире никого

нет. Ночью, когда мы возвращались, дрова лежали (они вообще никому не нужны, кроме Оганезовых), а сейчас их нет.

Вывод: попёрли. Вместе с ящиками.

— Надо же… А я видел. Точнее, слышал. Ещё так по-хозяйски спросили, «кто там»…

— Да кто-то из соседей забрал, — сделала вывод Нинель. — Чужие сюда не ходят.

Вот так, люди уже запасаются дровами. Однако, быстро перестраивается мышление сонного горожанина, вроде бы окончательно развращённое коммунальным раем.

Вышли на улицу, немного постояли, прислушиваясь. Да, не показалось, где-то в центре то прекращалась, то вновь лениво вспыхивала перестрелка, и теперь уже понятно было, что это не пиротехника.

Шаляпин между тем убежал по своим делам, бросив нас на произвол судьбы.

— Ты это… Обратно пойдёшь — собаку далеко не отпускай, а то мало ли…

— А он далеко не убегает, рядом крутится. Ляпин!

— Ав! — из-за угла немедленно последовал басовитый ответ, через секунду показался сенбернар и вопросительно уставился на нас.

— Гулять, Ляпин, гулять, — разрешила Нинель.

Сенбернар вновь удрал по своим делам. Надо же, какой толковый пёс.

Только собрались идти, в окне квартиры на первом этаже, справа от входа в подъезд, раздался стук. Из-за стекла были видны двое субтильных мужчин, один махал рукой, дескать, заходи, не пожалеешь.

— И чо?! — Нинель изобразила жест недоумения. — На фига мне к вам идти?

— Ты их знаешь? — насторожился я.

— Конечно знаю. Это пианист Ковригин и певун Васькин, то ли тенор, то ли… как его… никак не запомню. Но оба ещё те обалдуи.

— А чего зовут?

— Да на бухло сшибают, другого от них не дождёшься… О, придётся зайти — Иваныч.

Видимо, отчаявшись дозваться неуступчивую даму, люди искусства привлекли некоего авторитета: в окне показалась усатая физиономия, шире двух предыдущих вместе взятых, и что-то недовольно крикнула.

— Кто такой Иваныч?

— Управдом.

— У вас и такое сохранилось? Это что, официальная должность?

— Эмм… Ну, не знаю официально, не официально, в общем, выбирали его. А вообще-то он заведующий ДК, в котором вы с Катей познакомились.

Входная дверь была не заперта, нас никто не встречал, а в прихожей мой мимолетный взор отметил наличие каких-то ящиков. В квартире было дымно, пахло костром, но не приятно-туристическим, а безалаберно-городским, когда его жгут в неприспособленных для этого помещениях.

В гостиной было четверо мужчин. Пианист и тенор в верхней одежде дежурили у окна, усатый толстяк в дерматиновом фартуке мешал мастерком цемент в тазике, а невысокий кудрявый брюнет в ажурных очочках возился возле чугунной буржуйки, пытаясь что-то сделать с гофрированной оцинкованной трубой, по-моему, позаимствованной от вытяжки газовой колонки.

— Ну разве это колено? — сокрушался кудрявый. — Я тебе говорю, не пойдёт!

— Нормальное колено, ты только руки в кучу собери, и всё получится…