Полигон
Шрифт:
Ах, да! Рефлекс-программа… Счастье как деструктивный раздражающий импульс и стимулятор суицида? Эйфория как смертный приговор? Денис покачал головой. Умереть от переизбытка положительных эмоций. Вообще-то, если вдуматься… Что может быть лучше?
– Наверное, Кожин считал, что без «гормонов счастья» человеку не прожить, – продолжал Николай. – И рано или поздно я…
Орг вздохнул, осмотрел себя.
– Что ж, в принципе он не ошибся. Ну, почти.
В разговор вмешалась Юлька. Дурные от пережитого глаза вон еще на мокром месте,
– Вы… вы не представляете, какое наказание – жить с этим. Коля ведь не мог даже улыбнуться по-человечески. Ему приходилось сдерживать себя. Постоянно! Всегда! Даже наедине со мной! Я не понимала, обижалась, а теперь…
А вот теперь Денис не знал, что и сказать. И что подумать. Нет, все-таки это кошмар! Изо дня в день цепляться за унылую жизнь с каменным лицом обреченного смертника. Гнать прочь желание порадоваться безоблачному небу. Или навеянной дождем уютной грусти. Дружеской шутке. Сытному ужину, наконец. Смеху любимой… Даже этот долбаный окситоцин выплескивать без эмоций. Бр-р-р!
Денис вспомнил: так ведь все и было. До сегодняшнего дня Николай не улыбался. Орг усмехался, ухмылялся, скалился – это да, но вот чтобы просто, искренне, от души улыбнуться… Рассмеяться. Ни-ког-да. Пока не родился…
– Сын, – негромко произнес Николай. – Мой сын. Я думал, что выдержу. Не выдержал. Не получилось. Переоценил себя. Счастье, как оказалось, бывает порой сильнее страха смерти.
– Но ты выжил, – сказал Денис. – Вопреки всему.
– Выжил. – Что-то отдаленно похожее на улыбку все же скользнуло по губам орга. Мимолетно, незаметно почти. – Кожин не учел одного обстоятельства. Настолько очевидного, казалось бы… Но ведь и я сам… Не подозревал… Пока не произошло… То, что произошло.
– О чем? О каком обстоятельстве ты говоришь?
– Гвардейцев учат выживать даже тогда, когда это невозможно. Выживать в любой ситуации, во что бы то ни стало, покуда есть хотя бы малейшая надежда выжить. И если надежды этой уже нет – все равно цепляться за жизнь. Пока не умрешь, пока не сдохнешь окончательно и бесповоротно… Вот что вбивалось в наше подсознание, в рефлексы. А инстинкт самосохранения, подкрепленный годами тренировок, – не менее сильный фактор, чем искусственно внедренная программа на самоуничтожение.
Да, я прыгнул вниз, будучи не в силах противостоять деструктивному алгоритму. Прыгнул, потому что в тот момент убить себя таким образом было проще всего. Но, оттолкнувшись от края, бросившись в пустоту, я тем самым прекратил действие рефлекс-программы. На самоубийство ведь не дается по триста секунд, как Ирине – на убийство. Для самоубийства достаточно одного рокового шага, одного движения. Я сделал этот шаг. Сделал движение навстречу смерти…
– А когда алгоритм Кожина сработал… – кажется, Денис начинал понимать причину чудесного спасения Николая.
– Тогда пришло время других рефлексов. Меня учили падать… пусть не с такой высоты, но – учили. Цепляться за
Их прервал шум. Сверху, снаружи. Голоса… Взбудораженные. Громкие. Спорящие. Кричащие.
– Что там еще? – нахмурился Денис.
Николай поморщился:
– Кажется, я догадываюсь, что. Людям нужен новый вожак. И они наконец поняли это. Возможно, уже обсуждаются кандидатуры.
– Но ведь ты…
– Я сейчас не в самой лучшей форме – сам видишь. Я списан со счетов.
– Как это?
– Так, – Николай показал зубы – и это было что угодно, только не улыбка. – У нас в Волчьей стае таких подранков, как я, добивали сразу. А бывших вожаков тем более опасно оставлять в живых. Они могут окрепнуть снова, могут внести раздор, могут опять претендовать на власть. Так что это – нормально, это – ничего… Это – то, что и должно быть.
– Здесь не Волчья стая! – нахмурился Денис.
– Думаешь? А по-моему, разница невелика.
Голоса становились громче. Голоса приближались. Сейчас спорили уже где-то у воронки. У самого входа в бункер.
– Я пойду, разберусь.
– Как хочешь. Только, Денис…
– Что?
– Попросить хочу. Если я вдруг не выкарабкаюсь из этой передряги…
Дернулась, всхлипнула Юлька. Обиделся и закричал ребенок – у него изо рта выпала материнская грудь.
– Не мели чепухи, Колян! – сказал Денис.
– И все же… если… Тогда тебе придется стать отцом для моего сына. Обещай.
Денис кивнул:
– Насчет этого – не беспокойся.
– И для других детей тоже, – вдруг тихо-тихо добавил орг.
– О чем ты? Знаешь ведь, все пары уже устоялись, а у нас с Ириной…
– Я говорю о вас с Юлей.
Юлька замерла. И Денис замер. Оба – ошарашенные, озадаченные, изумленные неожиданным заявление орга.
– У вас двоих будут дети, – продолжал тот, кусая губы. – Много. И не надо на меня так смотреть. Если мы хотим хоть что-то изменить, вы будете стараться изо всех сил.
– Стараться? – тупо повторил Денис. – Изо всех сил?
– За себя, за меня, за нее, – орг кивнул на Ирину, – за всех, сожженных в Ростовске заживо. Мертвые рай нужно оживлять. Ты согласна, Юля?
Теперь кивнула Юла. Глотая слезы, кивнула.
Из бункера Денис выходил в смятенных чувствах. А выйдя, услышал…
– Убить! У-у-убить! Бабу, операторшу, отдать другому. Достойному. И ту, секретаршу-недотрогу, – тоже. И не спрашивать. Чего добру-то зря пропадать? Тем более такому – не пожженному. А ребенка… ребенка пусть берет, кто захочет… И бункер пускай они отдают!