Полимодальная экспресс-психотерапия

Александр Катков

Далее, следует отметить тенденцию намечающегося крена наиболее распространенных и тяготеющих к более продолжительным форматам оказания психотерапевтической помощи к оправданному сокращению этих форматов – таких как «чистая» когнитивная психотерапия (Д. Д. Бек, 2018; Р. Лихи, 2020; Д. Оверхолзер, 2021), и когнитивно-поведенческая психотерапия (А. П. Федоров, 2002; Г. В. Залевский, Ю. В. Кузьмина, В. Г. Залевский, 2020; Д. Янг, Д. Клоско, М. Вайсхаар, 2020; А. Джоши, К. М. Пхадке, 2021; Р. Джузеппе, К. Дойл, У. Драйден, У. Бакс, 2021). Данная тенденция имеет особое значение для общего поля профессиональной психотерапии еще и потому, что именно представители КПТ приняли правило корректного научного обоснования используемых ими методов и новаций (Д. Добсон, К. Добсон2021). И далее, абсолютно оправданной представляется активность специалистов КПТ по разработке краткосрочных и эффективных форм само-психотерапии (например,

А. Эллис, Р. Тайфет, 2021).

Еще одной отчетливой тенденцией является нацеленность краткосрочных форматов индивидуальной, групповой психотерапии и само-психотерапии на коррекцию дискомфортных для клиентов эмоциональных реакций (Дж. Нардонэ, 2008; А. Ф. Ермошин, 2010; М. Маккей, М. Дэвис, П. Фэннинг, 2011; Д. Уайлд, 2013; Д. А. Кларк, А. Т. Бек, 2021). И здесь также можно отметить появление многочисленных руководств по краткосрочной само-психотерапии, ориентированной на коррекцию эмоциональных реакций (например, А. Голощапов 2018; Д. Бернс, 2021; К. Смит, 2021). Однако, не только коррекция, но и генерация акцентированных позитивных эмоциональных реакций является одним из эффективных вариантов проведения краткосрочной психотерапии и само-психотерапии (например, Л. Равич, 2014; М. Катария, 2021).

Только позитивно можно отметить и появление в последние годы руководств с описанием ассортимента методов краткосрочной психотерапии (В. А. Доморацикий, 2007). На наш взгляд данный факт свидетельствует о развороте психотерапевтического сообщества к реальным потребностям клиентов. Но также – о наличии возможностей более гибкого и оперативного реагирования лидеров профессиональной психотерапии на тенденции развития рынка современных психотехнологий.

Параллельно с развитием методов краткосрочной психотерапии специалисты-исследователи интересовались и вопросами разработки наиболее выигрышного – с позиции достижения результата терапевтической коммуникации – общего контекста такой коммуникации. Подобные изыскания в большей степени являлись предметом психотехнической теории, разрабатываемой лидерами психотерапевтических модальностей и авторами отдельных методов профессиональной психотерапии. В данной связи само понятие «общетерапевтических факторов» трактовалось весьма широко (в следующих разделах монографии данная тема рассматривается отдельно).

Так, в трудах известных специалистов-психотерапевтов Дж. Нардонэ, А. Сальвини (2011), можно отметить обращение к теме особого эмоционального контекста в описании известных исторических диалогов в философском наследии Протагора, Сократа, Платона, приводящих собеседника к «открытию альтернатив» и выстраиваемых, в том числе, и с осмысленным использованием приемов сценографии. Описания отдельных, более или менее специфических характеристик состояния субъектов, вовлекаемых помогающие и развивающие коммуникации, приводятся в многочисленных тематических публикациях (например, П. Кейнсмит, 1995: Ф. Фарелли, Д. Брандсма, 1996; Д. Джоунс, 2001; А. Лазарус, 2001; Б. Кейд, В. Х. О. Хэнлон, 2001; Р. Фитцджеральд, 2001; С. Гарфилд, 2002; В. А Доморацкий, 2008; Р. П. Ефимкина 2012; В. Сатир, 2015). Данные психотехнические экскурсы, хотя и не могут претендовать на статус полноценного исследования феноменологии психопластичности, прежде всего в силу их фрагментарности и недостаточно глубокого проникновения в суть особой психической активности субъектов, вовлекаемых в терапевтическую коммуникацию, тем не менее, служат источниками весьма ценной тематической информации.

Относительно таких специфических характеристик психотерапевтической коммуникации безусловный интеллектуальный лидер профессиональной психотерапии двадцатого столетия Джером Франк (1986) прямо говорил о том, что «… когнитивное научение, чтобы быть эффективным, должно дополняться определенным эмоциональным возбуждением». Лидеры краткосрочной психотерапии Джорджио Нардонэ и Пол Вацлавик (2003) говорили о том, что «… сильная эмоция, вызванная отношением или общением с другим человеком… способствует смещению точки зрения пациента на реальность». О значимости особых состояний, связанных с переживанием «внутреннего потока, общего для клиента и терапевта», говорил и автор клиент-центрированного направления в психотерапии К. Роджерс (1951), интерпретируя появление таких переживаний, как свидетельство эффективности терапевтического процесса. О важности состояний, связанных с «особым пониманием», «проникновением в глубинные смыслы переживаний и высказываний клиента и терапевта» высказывались Джеймс Бьюдженталь, лидер современного экзистенциально-гуманистического направления в психотерапии (1987), а также представители феноменолого-герменевтического подхода в психотерапии (Х. Тойфельхарт, 1999).

Для нас практически значимым здесь является то, что ни один из вышеперечисленных и безусловно компетентных лидеров

профессиональной психотерапии не счел возможным определять вот эти психические состояния особой информационной восприимчивости пациентов/клиентов, как состояния измененного сознания. По-видимому, по причине того, что по своим основным характеристикам эти состояния не соответствуют, или прямо противоположны классическим признакам измененных состояний сознания (ИСС), и, соответственно, критериям вовлечения пациентов/клиентов в гипнотическое (трансовое) состояние. Такие, согласованные в основных психотерапевтических концепциях и направлениях, признаки приводятся в классических – изданных и переизданных – монографиях и руководствах по гипнозу и гипнотерапии на которые мы уже ссылались.

Что же касается психологических дисциплин, также имеющих отношение к рассматриваемому здесь вопросу, то нас здесь в первую очередь интересуют сведения о наличии у субъекта специфических психологических механизмов так называемого «глубокого запечатлевания» особо значимой для него информации с продолжающимся влиянием усвоенных информационных блоков на протяжении неопределенного, но, как правило, достаточно длительного периода времени не только на психику, но и на его организм в целом. Такие, научно обоснованные данные приводятся в многочисленных публикациях по теме психопатологических и других клинических проявления посттравматического стрессового расстройства (например, Дж. С. Эверли, Р. Розерфельд, 1981; Г. Селье, 1982; Л. А. Китаев-Смык, 1983; Н. В. Тарабрина, 2001; С. Гремлинг, С. Ауэрбах, 2002; Э. Б. Фоа, Т. М. Кин, М. Дж. Фридман, 2005; Ю. В. Щербатых, 2006; Г. Б. Монина, Н. В. Раннала, 2009; Р. В. Кадыров, 2020). Понятно, что в данном случае речь идет о пережитом деструктивном, дезадаптирующем опыте. Именно такой деструктивный опыт «глубокого запечатлевания», в итоге, проясняет механизмы блокировки естественных адаптационных процессов по усвоению альтернативной развивающей информации у пациентов / клиентов. Что, по всей видимости, и имел в виду Джером Франк, когда говорил о том, что вся эффективная психотерапии может быть сведена к успешному противостоянию альянса терапевта и клиента вот такому деморализующему влиянию пережитого негативного опыта.

Здесь же уместно сказать и о долговременном влиянии «глубокого запечатлевания» какой-либо новой, и актуальной информации с отчетливым позитивным вектором такого влияния. Но как раз этот аспект, в рамках проводимых научных исследований, изучен в минимальной степени. Между тем, в литературе религиозно-мистического толка придается большое значение факту «глубокого запечатлевания» пережитого религиозного опыта, на основании чего, собственно, и формируется феномен веры и соответствующая ресурсная метапозиция бытия-в-мире (У. Джемс, изд. 1993).

Большинство исследователей, который занимались вопросами особой восприимчивости субъекта к тому или иному типу информационного воздействия, обращали внимание на тесную взаимозависимость данной проблематики с определенными состояниями сознания И далее, их объяснительные модели выстраивались с учетом представлений – мистических, философских, научных – о феномене сознания (например, В. Э. Пашковский, М. И. Зислин, 2005; Д. Л. Родзинский, 2006; В. И. Молчанов, 2007; Иванов Д. В. 2013; Д. И. Дубровский, 2015); а так же, описаний собственно психологического, функционального содержания феномена сознания, которые, по сути, дублируют содержательные характеристики психических свойств, состояний и процессов (например, У. Джеймс, 2011; Г. Хант, 2004; Р. Орстейн, 2011; А. Ревонсуо, 2013 и другие).

В тематических публикациях последних десятилетий можно встретить и более сложные модели функционирования феномена сознания (например, Е. П. Гора, 2005; О. В. Гордеев, 2008—2012; Ч. Тарт, 2012; К. Мартиндейл, 2012; Дж. Гоуэн, 2012; А. Дейкман, 2012), в которых активность психических процессов, в том числе и процессов восприятия и переработки информации, увязывается с набором неких дискретных состояний сознания, обеспечивающих требуемую интенсивность, интенцию и эффективность данных процессов. Однако, даже и в этих публикациях основной акцент делается на описание таких дискретных состояний измененного сознания, или ДИСС в классификации Ч. Тарта, которые интерпретируются как регрессионные, и в силу этого обеспечивающие определенную пластику так называемых познавательных единиц сознания (К. Мартиндейл, 2012). То есть, в соответствии с вышеприведенными объяснительными моделями, конструкции психического, являющиеся мишенями психотерапевтического воздействия, приобретают некие пластические свойства с достижением терапевтической регрессии функции сознания. И такая позиция является доминирующей, в том числе и в интерпретации терапевтических механизмов традиционной и модифицированной гипнотерапии, а так же многих других методов современной психотерапии.