Полина Прекрасная (сборник)
Шрифт:
– Ты, Костя, мне вовсе ничем не обязан.
И камень свалился с души у биолога. Поскольку он, честно сказать, растерялся: какие же все они классные бабы! И новая – Катя, и прежняя – Нина, и эта, еще поновей даже Кати, – Полина Алферова.
Но Нина звонила и трубки бросала, а Катя просила скорее жениться, Полина одна ничего не просила, одна не звонила, не вешала трубку, а просто лицо подставляла губам, и губы ее были слаще малины. А нацеловавшись, они расходились: Дашевский бежал к своей Кате, Полина – к заждавшейся маме, и каждый из
Спросите меня: был ли план у Полины? Отвечу вам как на духу: я не знаю. Наверное, был, только не у Полины, а так, как бывает всегда: у судьбы.
Судьба не торопится, хлынет, отступит и снова нахлынет, и снова отступит, а снег все идет и идет с вышины, и лица людей коченеют от холода.
Мадина Петровна сидела в квартире соседки Тамары. На мягком Тамарином желтом диване. Вчера та сама позвонила, спросила:
– Не хочешь зайти? Можно кофе попить.
Приглашение это означало, что капризная и избалованная Тамара, усы на которой чернели, как уголь (хотя были и небольшими усами!), хотела ей что-то сказать.
Мадина Петровна пришла, разумеется. Куря и повсюду роняя свой пепел, Тамара глотнула из крохотной чашечки.
– Ну, не ожидала! – сказала Тамара. Глаза ее вспыхнули и покраснели. – Ай, девка, тихоня! А что? Так и нужно! Вот только…
И вдруг помрачнела, погасла.
– Тамарочка? Что? Говори!
– Я не знаю, – вдруг громко сказала Тамара. – Сейчас полнолуние, не угадаешь. Посмотрим попозже.
– Когда?
– Через месяц. А лучше попозже.
И вырез халата скребнула ногтем.
Надо сказать, что в том НИИ, где работали Полина, Татьяна, начальница, Костя Дашевский, работали разные люди еще. Среди всех работающих находилась и некая Кира Безродная. Она появлялась не слишком уж часто, и тут же ее окружали сотрудницы, чтобы обсудить, в чем одета Безродная. На ней были очень хорошие вещи и, главное, новые. Каждый раз новые. И все оттого, что родной Кирин папа, живущий под той же невзрачной фамилией, с ногтей молодых был ученым членкором. И жизнь его дочки единственной, Киры, была не похожа на жизнь остальных. Испортил он ей баловством сперва детство, потом сразу юность. Теперь Кире стукнуло двадцать четыре, а папа Безродный все не унимался.
И тут вдруг случилось, что этого папу с женою, когда-то родившею Киру, зовут в город Цюрих на целое лето. А Цюрих вам не Переделкино. Это – чужая земля и чужие народы. Сперва папа думал, что и не отпустят, поскольку уж очень лететь далеко. К тому же его берегут здесь, на Родине. Но непредсказуемы судьбы людские. Его отпустили без всякого шума. И папа уехал, и мама с ним вместе. А Кира осталась. И дача осталась. На три этажа. На даче удобства – не как у людей, во дворе, а внутри. Не надо бежать с фонарем, не зная, куда ты бежишь, добежишь ли и кто там. Продукты привозит шофер. И есть повар. Но можно без повара, можно самим. Короче, есть дача со множеством комнат.
Поскольку зима
Полина поехала с Таней Федюлиной и Таниным мужем Давидом Федюлиным на новой машине Давида Федюлина. Давид вел машину и все улыбался: доволен был тем, как работает двигатель.
Татьяна сказала, что он уже там. С той самой своею любовницей Катей. Полина решила: как будет, так будет. Посмотрим, как ляжет теперь ее карта. Она выжидала и не торопилась. Хотя поцелуи уж месяц как кончились. Светло слишком стало. Погода – как летом. Зима их спасала туманом и темью. Они словно оба теряли рассудок.
– Полина, – сказал он однажды. – Полина! Я так не могу.
А весь телефон-автомат был облеплен сияющим снегом, и губы горели.
– Я так не могу, – повторил он. – Полина! Ведь я же не турок какой-то в гареме!
– При чем здесь гарем? Почему ты не турок? – шептала она прямо в губы губами.
– Полина! – И он застонал. – Ты пойми! Я бросил жену, чтобы жить теперь с Катей. Наташеньку бросил. Полина! Ты слышишь?
– Какую Наташеньку? – Снова прижалась к губам его жадным, и оба замолкли. – Ведь я ничего, ничего не прошу…
– Но я ненавижу себя, – прошептал он. – Я только смотрю на часы: поскорей бы! Нырнуть с тобой в эту проклятую будку и сразу забыть обо всем! Обо всем! А как же они?
– Кто?
– Наташенька, Нина. И Катя, конечно. Она меня ждет. Ведь я к ней ушел, я семью свою бросил! А тут словно мне ничего и не нужно! Стоять с тобой так вот хоть целую жизнь…
– Давай простоим…
– Не могу! Если Катя узнает, что я… Нет, Полина! Ужасно! Я что? Сексуальный маньяк?
А снег все сиял, и сиял, и сиял.
Наверное, если бы не наступленье весны с ее солнцем внезапным, они бы сейчас еще прятались в будке, а может, как школьники, у батареи, в каком-нибудь темном, вонючем подъезде стояли и губ своих не разнимали, пока на них кто-нибудь сверху не крикнул бы.
Отчасти из-за наступления жары, отчасти по другим каким-то хозяйственным причинам, но ярмарку в Лужниках открыли не в мае, как обычно, а в самой середине апреля, и вчера, готовясь к поездке на чужую дачу, Полина провела на этой ярмарке целый день. Мадина Петровна подкинула денег, и папа, ушедший к любовнице, тоже. Она и купила на папины деньги джинсовую узкую юбку. Стояла за ней три часа с половиной. На мамины деньги купила не хуже: не юбку, однако, но белые брюки. Еще босоножки и два черных лифчика. Теперь во всем этом и ехала, то есть в джинсовой зауженной юбке и в лифчике, которого не было видно, хотя он приятно подчеркивал грудь.