Полинька Сакс
Шрифт:
Следовательно, пора кончить мое письмо. Я высказал мое положение и не могу прибавить ни одного слова. Во всяком случае, на что бы я ни решился, ты не останешься без уведомления.
А пора бы чем-нибудь кончить это дело…
ГЛАВА VIII
I
От Полиньки Сакс к m-me А. Красинской
Что я напишу тебе, друг мой? Я жива еще и здорова, по крайней мере телом здорова. Родные мои и знакомые думают, что я больна. Я сижу целый день одна, обложившись
Спасибо тебе, ангел мой, что ты не презираешь меня, что ты отвечала на несчастное письмо мое [56] и позволила писать к тебе. Без этого я бы впала в отчаяние: все отступилось от меня, страшная неизвестность меня давит.
Что будет со мною? Когда разразится над нами мщение оскорбленного мужа? Что будет с ним? Боже, сохрани его только!
Он жив. Я получила от него записку через мою Машу. Его также мучит страшное ожидание, он боится за меня… Сакс сказал ему то же, что и мне: «Через месяц ровно мы увидимся все и порешим это дело».
56
См. главу VII.
Странные слова! Какой гибельный смысл в них заключается? Что говорил нам взгляд этот, странный, неумолимый, холодный его взгляд? Что значит жизнь, которую он стал вести, эти чудные хлопоты и приготовления?
Брат твой писал, что он каждый день искал Сакса по городу, хотел узнать его намерения, напроситься на скорый конец дела, предложить ему удовлетворение и просить за меня.
Напрасный труд! Никто во всем городе не знает, где Сакс и что у него случилось в доме.
Слава богу, никто еще не знает обо мне, не проклинает и не презирает меня!
Ближайшие знакомые все уверены, что я больна и что мы на даче.
Мы точно на даче, но что это за дача! На отдаленном берегу Невы, в дремучем лесу, стоит этот дом, старый, огромный, безлюдный. В нем только я с моею горничною да Сакс с старым своим дядькою. Он уезжает чуть свет и возвращается поздно ночью. Лошади его храпят под моими окнами, шаги его слышатся по коридору. Ко мне заходит он только, если со мною Маша, заботливо спрашивает о моем здоровье, как будто я больна в самом деле. Перевезли меня на дачу эту вечером, в карете, наложенной подушками. Маше не запрещено исполнять мои поручения и даже носить письма, но ей страшно заказано сказывать кому бы то ни было, где мы живем. Я сама упрашиваю ее молчать: зачем губить с собою бедную девушку?
А грозный срок приближается. Через неделю кончится месяц… Боязнь отнимает у меня всю память о моей вине, я не могу плакать и раскаиваться… Что ждет нас через неделю? Что будет с Александром? Больше ни о чем не могу думать…
Страшные картины грезятся мне и во сне и наяву. Ты помнишь романс о черной шали [57] , по которому нас маленьких учили петь? Недаром я боялась этой песни, в которой беспрестанно говорится про кровь… А потом, помнишь ты страшную книгу, в которой рассказывалось, как муж нашел у жены любовника и велел камнями заложить двери комнаты, в которой он спрятался? Обо всем этом мне и снится и думается…
57
См.
Кто разгадает этого грозного и непроницаемого человека? В полтора года замужства я не сумела понять его… Бог один ведает, что у него на уме…
А обида была так тяжка… Боже мой, боже мой!
Что делают родители мои? Помнят ли они обо мне? Не проклинают ли они меня? На все письма мои к маменьке не получила я ответа. Неужели она не жалеет обо мне? Я бы не так поступила с моей дочерью.
Разве я забыла мою обязанность нарочно затем, чтоб оскорбить мою мать? Разве я мало боролась и мучилась перед моею погибелью? Или я не стояла перед нею на коленях, не просила ее защиты? Маменька, пусть бог простит тебя.
Вчера вечером вошли в мою комнату какие-то люди с угрюмыми лицами. Старший из них сел возле меня и говорил мне что-то о супружеской обязанности… о чем-то спрашивал. Со страху и от стыда я ничего не понимала.
Вдруг вошел Сакс, еще угрюмее, еще мрачнее, нежели в тот день… Он сделал знак страшным людям и увел их от меня. Долго слышала я их голоса над моею головою: они о чем-то спорили, потом замолчали. Я вся дрожала.
Опять отворилась дверь, вошел Сакс с бумагою в руках.
— Полина Александровна, — сказал он, — исполните ли вы мою просьбу? Ручаюсь, что она будет последняя. Подпишите эту бумагу не читавши: в ней идет дело о чести вашей… больше я ничего не скажу.
И опять тот же холодный, непонятный взгляд. Кто устоял бы против этого взгляда? Я подписала бумагу, он поклонился и вышел.
Была ночь, я подошла к окну. Нева бушевала и плескалась под самым домом, старые ивы длинными ветками нагибались до воды. Сучья каких-то серых, игловатых дерев врывались в окно. А на всем берегу росли сосны, и невдалеке мелькал между ними белый крест. Что-то ужасное случилось когда-то на этом месте. А что еще готовилось!
Боже мой, скорее бы прошла страшная эта неделя. Пусть будет что будет. Спаси только его, моего Сашу…
Какое право имеет этот жестокий человек меня мучить? говорить, что я больна, отдалять меня от родных, от всякой помощи? Зачем окружает он меня тайною, зачем дал он нам длинный, тягостный срок?.. Или я раба его, или я не человек, или я не равна ему? Кровь моя кипит, смелые мысли бродят в голове, только, бог свидетель, я не о себе думаю… я преступница… я возмущаюсь только, когда думаю о его участи. Ах! Маша несет мне записочку. Это от него! Я скажу тебе, что он пишет.
«Будь покойна, моя Полинька, я здоров и смел. Я готов на все и заранее обдумал все, что может случиться. Через неделю все развяжется. Только не жди больших бед: в наше время не случается слишком страшных историй».
В наше время!.. Да разве в наше время есть такие люди, как Сакс, разве в наше время бывают такие преступницы, как жена его?..
II
От князя А. Н. Галицкого к m-me Ап. Красинской (Через неделю после последнего письма)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тебя удивляют все эти распоряжения: они сильно пахнут духовным завещанием. Надо быть готовым на всякий случай. Ты, верно, догадалась, в чем дело.