Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 1

Капченко Николай Иванович

Членами Центрального Комитета в итоге такого способа голосования Пражская конференция избрала, кроме широко известных в партии деятелей, также довольно малоизвестных. Всего в состав первого чисто большевистского Центрального Комитета вошло 7 человек: В.И. Ленин, Ф.И. Голощекин, Г.Е. Зиновьев, Г.К. Орджоникидзе, С.С. Спандарян, Д.М. Шварцман и Р.В. Малиновский. Иными словами, весь состав ЦК оказался сформированным из числа самих делегатов. (Как бы сказали сейчас, произошел своеобразный «междусобойчик») А между тем, как уже отмечалось, не все избранные на конференцию делегаты сумели по разным причинам (арест полицией, транспортные трудности и т. д.) прибыть в Прагу и принять участие в конференции. Кроме того, состав ЦК явно не отражал позиции и интересы тех партийных активистов, которые вели непосредственную работу в России. Данное обстоятельство (об этом можно говорить с достаточной долей уверенности) и стал побудительной причиной того, что еще до завершения работ конференции по несомненной инициативе Ленина состав членов Центрального Комитета был пополнен. Сами интересы дела требовали внесения определенных коррективов, что и было сделано.

Таковы были, как мне представляются, мотивы, обусловившие

введение Сталина в состав ЦК большевиков. Но, впрочем, эти детали не столь уж и важны. Ведь по всем нормам партийной жизни и правил формальное избрание на конференции или кооптация на пленуме ЦК мало чем отличались по своему содержанию. Как бы сказали в наше время, кооптация была вполне легитимна со всеми вытекающими из этого факта последствиями. К тому же, надо не упускать из поля зрения, что речь идет о формировании руководящего органа партии, действовавшей в условиях глубокого подполья. Примечательно в этом отношении и цитировавшееся выше донесение полиции, где говорилось «на основании предоставленного цекистам права кооптирования избраны в члены ЦК» (выделено мною — Н.К.). Делать на этих нюансах особый акцент, а тем более строить на такой базе какие-то далеко идущие выводы — по меньшей мере не совсем правильно. Но к таким приемам часто прибегали в целях политической дискредитации Сталина после его смерти. Здесь четко проглядывала тенденция представить его чуть ли не изначально в качестве политического проходимца, строившего свою партийную карьеру путем всякого рода интриг, махинаций и подлогов. Но, как говорится, у Сталина и без того много политических грехов, чтобы еще прибегать ко всякого рода сомнительным или маловразумительным аргументам в целях его развенчания. В смысле, мягко выражаясь, неуважительного отношения к фактам и особенно их трактовки, период после смерти Сталина не намного лучше периода, когда Сталин стоял у власти и исторические события интерпретировались в угодном для него свете. Обе крайности, как известно, когда-нибудь и в чем-нибудь сходятся. В приложении к оценкам отдельных эпизодов деятельности самого Сталина это находит самое непосредственное подтверждение.

На Пражской конференции Сталин не только был кооптирован в члены ЦК, но и избран в состав Русского бюро ЦК, которое было создано для практического руководства партийной работой в России. Оно состояло из пяти человек. В связи с этим некоторыми исследователями выдвигается версия, что кооптация Сталина была продиктована якобы тем, что он не получил необходимой поддержки среди делегатов конференции, но как члену Русского бюро ему необходимо было придать больше веса и авторитета, поэтому, мол, Ленин и настоял на кооптации в соответствии с правом, которым располагал Центральный Комитет. Доля истины в такой постановке вопроса, бесспорно, имеется. Но вместе с тем это всего лишь — предположение. К тому же необходимо учитывать еще одно обстоятельство: в состав ЦК были тогда избраны и некоторые деятели партии, по всем параметрам уступавшие Кобе и в авторитете, и в опыте партийной работы, да и по другим качествам. Так что Ленин не случайно, если это было именно так, настоял на кооптации Сталина в состав ЦК партии большевиков.

Вопрос о взаимоотношениях между Лениным и Сталиным в предреволюционный период, несомненно, заслуживает внимания, имея в виду прежде всего такой фактор как формирование Сталина в качестве деятеля общероссийского масштаба. Из приведенных ранее высказываний самого Сталина и других фактов явствует, что он, вне всяких сомнений, видел в Ленине неоспоримого лидера большевизма, считал его бесспорным, самым авторитетным теоретиком, творчески развивающим учение марксизма применительно к российским условиям. Вполне естественно предположить, что он стремился установить с ним и более тесные связи. Предпосылкой этому служили сама практическая работа Сталина в российском революционном движении, непосредственное знакомство с конкретной ситуацией в стране, заслуженно завоеванная им репутация твердого и непримиримого большевика. Ленин, конечно, все это ценил и рассматривал Сталина в качестве своего надежного сторонника. Однако в силу того простого факта, что Ленин был в эмиграции, а Сталин лишь эпизодически и на крайне короткие сроки выезжал за границу, характер и степень их взаимоотношений были довольно скромными. Можно сказать, что весьма скромные масштабы их взаимных связей вполне объяснимы. Поэтому, разумеется, никакой почвы под собой не имеет распространявшаяся в годы власти Сталина версия, согласно которой уже в предреволюционные годы установилось тесное сотрудничество двух вождей большевизма. Реальных фактов, могущих сколько-нибудь убедительно подтвердить такую версию, не было. Сталинская пропагандистская машина вынуждена была прибегать к всяческим натяжкам, преувеличениям, а порой и прямым фальсификациям, чтобы подвести более или менее правдоподобную фактическую базу под эту версию. Малейшее упоминание в ленинской переписке имени Сталина преподносилось таким образом, чтобы придать видимость достоверности пропагандировавшейся версии.

Вместе с тем отнюдь не убедительной выглядит и версия, которую усиленно распространяли политические и идейные противники Сталина. Пионером в этом деле был Троцкий, пытавшийся в крайне тенденциозном свете изобразить взаимоотношения между Лениным и Сталиным вообще и в дореволюционный период в частности. Политическая мотивация в данном случае была настолько очевидной, что об этом можно и не говорить.

Здесь мне кажется уместным остановиться на некоторых моментах, касающихся так называемых разногласий между Лениным и Сталиным. Диктуется это во многом тем обстоятельством, что эти разногласия намеренно преувеличиваются и рисуются многими биографами едва ли не в виде своеобразного пролога будущего конфликта между основоположником и лидером большевизма и его последователем и учеником. К рассматриваемому периоду политической деятельности Сталина относятся некоторые его критические высказывания в адрес Ленина. Я не склонен придавать им какого-то принципиального значения, поскольку они, во-первых, вполне естественны вообще для сферы политической деятельности, учитывая тем более

атмосферу идейного разброда, растерянности и пессимизма, которыми характеризовалась тогдашняя обстановка в революционном движении России. Во-вторых, сам факт отдельных критических замечаний в адрес Ленина со стороны одного из его последовательных сторонников свидетельствует лишь о наличии расхождений по каким-то частным вопросам. И не более того. К тому же, квалифицировать эти расхождения в качестве политического криминала со стороны Сталина — значит упрощать реальную картину, исходить из презумпции абсолютной непогрешимости Ленина и заведомой неправоты тех, кто по тому или иному вопросу имел расхождения с ним. В партии большевиков были представлены деятели, которых объединяли общность взглядов и позиций по принципиальным стратегическим вопросам движения. И нет ничего более далекого от действительности, чем изображать эту партию в тот период как безвольное и послушное стадо, следовавшее за своим пастухом — Лениным. В партии были разногласия и расхождения по целому ряду вопросов, в том числе и немаловажных. И сейчас, по прошествии почти века, нас более бы удивили полное единомыслие и единодушие, чем дискуссии и споры, имевшие место в партийной жизни.

В частности, речь идет об отношении Кобы к полемике по философским вопросам, разыгравшейся в среде большевиков и между большевиками и другими представителями социал-демократического движения. Кульминационным пунктом этой полемики стала известная работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», в которой он изложил свою позицию по ряду принципиальных философских проблем и подверг критике взгляды своих оппонентов. Коба не во всем был согласен с Лениным, что нашло отражение в его письме к одному из соратников по революционной деятельности в Закавказье М. Цхакая. Официальная многотомная история КПСС следующим образом оценила сущность его взглядов в данной ситуации: «Нечеткую позицию в философских вопросах занимал одно время Сталин. Он недооценивал значение борьбы Ленина против махистов, не видел всей глубины их расхождения с марксизмом. В одном из писем к М.Г. Цхакая он заявлял, что эмпириокритицизм имеет и хорошие стороны. Задача большевиков, — писал он, — развивать философию Маркса и Энгельса «в духе И. Дицгена, усваивая попутно хорошие стороны «махизма»». Между тем, хотя немецкий социал-демократ Иосиф Дицген, рабочий-самоучка, действительно написал ценные философские труды, в ряде существенных вопросов он отступал от материализма, и предложение развивать марксизм в духе Дицгена с учетом философии идеалиста Маха было, разумеется, неправильно» [414]

414

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 2. 272.

Не увязывая концы с концами, авторы официальной истории КПСС несколькими страницами ниже, видимо, желая подчеркнуть неотразимую убедительность ленинской работы по философии, пишут: «Книга Ленина произвела глубокое впечатление на партийные кадры. Так, Сталин, который в то время занимал в философских вопросах нечеткую позицию, после ознакомления с ленинским произведением в письме в редакцию «Пролетария» назвал его «единственной в своем роде сводкой положений философии (гносеологии) марксизма»» [415] .

415

Там же. С. 288.

Что можно сказать по поводу этих философских аспектов разногласий? Прежде всего, при внимательном взгляде на вещи трудно обнаружить здесь какие-то принципиальные расхождения. Скорее речь идет об отдельных нюансах, не дающих основания для категорических выводов о неправильной позиции Сталина в философской полемике. Попутно нельзя не заметить, что с точки зрения революционера-практика, ведущего свою работу в России, вся острота философской полемики могла восприниматься с достаточным на то правом как, мягко говоря, чрезмерная, не отвечающая животрепещущим потребностям практической революционной работы. Прагматизм вообще был одной из отличительных черт Сталина, и с этих позиций он вполне мог считать, что философская полемика носила отчасти умозрительный оттенок.

Это потом, уже после того, как стал утверждаться и всячески пропагандироваться культ личности Ленина, указанная его работа была возведена на пьедестал высшей философской мудрости. Нисколько не преуменьшая важности этой работы в формировании философских основ ленинизма, думается, что на процесс развития революционной борьбы в России она не оказала непосредственного воздействия. Так что делать далеко идущие выводы о наличии каких-либо серьезных философских разногласий между Лениным и Сталиным в этот период — значит допускать откровенную натяжку.

К разряду аналогичных, непомерно раздуваемых эпизодов, примыкает и одно из писем Кобы, в которых содержится некий намек на критику Ленина. Речь идет о его письме, написанном 24 января 1911 г. из Сольвычегодской ссылки одному из своих товарищей по партии В. Бобровскому [416] . В этом письме содержалась сакраментальная фраза о «буре в стакане воды», в которой биографы Сталина с некоторой долей правоты усматривают едкий сарказм в отношении Ленина. Вот что писал Коба: «О заграничной «буре в стакане воды», конечно слышали: блок Ленина — Плеханова, с одной стороны, и Троцкого — Мартова — Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку насколько я знаю благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно; «пусть мол лезут на стену, сколько их душе угодно; а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работай, остальное же приложится» Это по-моему к лучшему».

416

Письмо было перехвачено полицией и впервые опубликовано 25 декабря 1925 года в тифлисской газете «Заря Востока». В собрание сочинений Сталина не включено по вполне очевидным причинам.