Политические убийства. Жертвы и заказчики
Шрифт:
Последний выстрел сержанта Кондратьева
Мысли об этой смерти неотступно и мучительно преследуют меня. Не только потому, что Вячеслав Леонидович Кондратьев – один из любимых моих писателей. Не только потому, что посчастливилось встречаться с ним и впечатления от тех встреч остались памятные. Есть и еще причина.
Сразу, тогда же, в конце сентября 1993 года, возникло в связи с сообщениями о его кончине чувство какой-то противоречивости и недосказанности. Одна газета даже написала: «Тайна смерти Кондратьева окутана мраком».
Обтекаемо-минорно «ушел
«Умер» – и «покончил с собой».
«Несчастный случай» – и «самоубийство».
Это из разных газетных заметок. Почему же оказались они столь неоднозначными?
Факт несомненный и бесспорный – выстрел. Он был, этого уж не опровергнет никто.
Он грянул на исходе темной сентябрьской ночи, и Нина Александровна, жена, спавшая в соседней комнате, мгновенно пробудившись и метнувшись к мужу, увидела его залитым кровью.
«Скорая помощь», реанимация, отчаянные усилия врачей.
Через двое суток он скончался.
Увы, вот это все действительно бесспорно и неопровержимо. А остальное… Оно вызвало в газетах ту самую разноголосицу.
Реагируя на нее, литературный критик Александр Коган, друживший с Кондратьевым, напечатал в «Московской правде» свое письмо. Основная мысль: не надо выдавать догадок по поводу смерти писателя за непреложные истины.
Что ж, мысль правильная. В принципе. Но, что касается оценки конкретных версий, в чем-то существенном автору захотелось возразить.
Он считает одинаково бездоказательными и утверждение о несчастном случае, и суждение о сознательном самоубийстве – из того же ряда, что уход Юлии Друниной. «Доказательств нет. И уже никогда не будет. Никакой записки, подобной предсмертным стихам Юлии Друниной, Кондратьев не оставил».
Верно, не оставил. Но остались люди, которые знают обстоятельства его смерти и то, что ей предшествовало. Прежде всего – жена. Да и вы сами, Александр Григорьевич, знаете прекрасно (говорили же мне!), что в том состоянии, в котором находился в ту ночь Кондратьев, рисуемая ситуация – «чистил именное оружие, и курок сработал» – не просто бездоказательна, но абсолютно невозможна. Не мог он, тяжко больной, да еще глубокой ночью, заниматься чисткой оружия! Так давайте тогда отбросим эту версию раз и навсегда.
Нет же, кому-то она очень нужна. Кому? И зачем?
По-моему, нынче всем известно, что литературный мир наш, как и общество в целом, драматически расколот. Проявления этого бывают – безо всяких преувеличений! – ужасными. Меня потрясло, например, когда недавно, после смерти великого русского писателя Леонида Леонова, нескольким литераторам (известным, популярным) было предложено подписать некролог – и четверо из них отказались: «Он не из нашего союза». Боже мой, и это перед лицом Вечности! Перед памятью человека, который давно уже принадлежит к союзу бессмертных!
Раскол жестко поставил по разные стороны литературно-политических баррикад даже бывших фронтовиков, которые, казалось бы, навсегда должны быть спаяны общей кровью, пролитой в тяжелейшие для Родины годы. Но – нет: демократы,
Кондратьев был с теми, кто назвал себя демократами. И вот нельзя не обратить внимания, что именно издания такого толка предпочли или вовсе умолчать о выстреле, прервавшем его жизнь, или написали о «чистке оружия» и «нечаянно спущенном курке». Случайно возник на их страницах этот «несчастный случай»? Зная теперь многое, что наслоилось вокруг смерти его, могу сказать убежденно: нет!
Тот же Коган рассказывал мне, как отнесся к известию о самоубийстве Кондратьева один из активнейших деятелей «демократического» Союза писателей Москвы.
– Ну вот, – сказал он, – теперь из Кондратьева будут делать вторую Друнину.
Ясно: событие с точки зрения «партийных» интересов невыгодное. Получилось, что человек – вольно или невольно – вроде подвел или даже предал «своих». Потому и решили замолчать, как ушел из жизни этот писатель, или представить происшедшее результатом нелепой случайности. Будто никакой трагедии и не было. Так себе, дескать, досадное недоразумение. Ну горе, конечно, что говорить, однако причин глубоких искать не надо…
А один видный писатель этого же лагеря на мой вопрос, из-за чего, по его мнению, застрелился Вячеслав Кондратьев, пренебрежительно бросил:
– Да пил он! Не знаете, что ли?
Вот вам и все. Как просто. И нечего голову ломать.
Нет, все гораздо сложнее.
Я согласен с Коганом, что никакой одной причиной такое, пожалуй, не объяснишь. Вообще ад, который бушует в душе человека, решившего добровольно оборвать свою жизнь, полностью непостижим и непередаваем. И что стало доминирующим при слиянии разных болей, вызвавших, в конце концов, этот выстрел, мы со стопроцентной точностью не узнаем. Но можно все-таки приблизиться к пониманию внутреннего состояния человека в то время.
Коган написал в «Московской правде»: обострилась давняя, периодически навещавшая Кондратьева болезнь; замаячила угроза инсульта; возможно, он боялся оказаться в тягость окружающим… Думаю, это отразилось на настроении писателя, которое (о чем говорили мне многие) в последнее время почти постоянно было подавленным, даже мрачным.
Все это причины, можно сказать, личного характера. У Друниной они тоже ведь были. Однако в предсмертных стихах она написала:
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
То есть думала на роковом пороге не только о личных своих невзгодах. А он, Кондратьев?
Да, записки его с объяснением причин ухода у нас нет. Но он оставил многочисленные статьи и интервью, где излил состояние своей души в те неимоверно тяжелые для него два года, которые предшествовали концу. Можно ли игнорировать эту его исповедь?
…Мы сидим с его женой в их квартире – в кабинете, где Нина Александровна сохраняет все так, как было при нем. Словно бы приготовленная для работы машинка, стопки книг с закладками, огромные кипы газет и журналов на низком столике перед широким диваном.