Политолог
Шрифт:
Получив от Потрошкова задание, Стрижайло постарался как можно больше узнать о заказчике, исследуя его с помощью «Мобила». К тому, что было уже известно, добавились новые сведения.
Выяснилось, что Потрошков в юности писал стихи о бессмертии и любил гулять по Миусскому кладбищу, где был похоронен известный русский космист Федоров, — проповедник бессмертия. В разведке, куда он поступил после окончания биофака, он сначала занимался историей масонских лож в России, а потом, когда уехал за границу, исследовал засекреченный «Римский клуб» и «Трехстороннюю комиссию», — эти могущественные предтечи «Мирового правительства». Участвовал в переговорном процессе по разоружению, на младших ролях, в секции, обсуждавшей экзотические виды вооружений — «этническое» и «расовое» оружие, создаваемое на основе биотехнологий. В 91 году, незадолго до путча, встречался на островах
В досье Потрошкова было много поучительного и много загадочного. Загадочна была полифония цветов на подбородке. Загадочным казался замороженный луч света, хранившийся в морозильнике Стрижайло, — тончайший световод, наполненный корпускулами, в которых заключалась тайна отношений Потрошкова и Президента.
Стрижайло внимательно изучил досье, не стараясь делать глубоких умозаключений. Готовясь к открытию, собирал в себе мерцающие вспышки молекул и невнятную глубинную музыку. Решил погрузиться в среду, близкую Потрошкову. Посетить громадные, принадлежащие ему магазины, где витал дух хозяина и где, возможно, под воздействием таинственных сил, случится озарение.
Он ехал по Кольцевой дороге, в дымном металлическом месиве. Далеко за обочиной, в стороне от трассы, в распахнутых подмосковных лесах возникали фантастические видения. Непомерные пузыри, выдавленные из влажной земли. Гигантские грибы, возросшие на сырых холмах. Слабо светились, переливались зыбкими пленками, были окутаны испарениями таинственной жизни. Это были магазины Потрошкова, обступившие город, словно вокруг Москвы проползло неведомое чудовище, отложило громадные яйца, и они вызревали, слабо шевелились, вынашивали сонных личинок. Созреют, разорвут покровы и пленки, и наружу вылупятся тысячи пауков, влажных скорпионов, глянцевитых гигантских муравьев. Всем множеством, покрывая холмы чешуйчатой, шевелящейся броней, двинутся на Москву.
Стрижайло жадно смотрел, чувствуя, как откликается его «геном», красная, в неутомимом вращении спираль, словно в этих гнездах винтообразно вращались подобные червеобразные личинки, все в одну сторону, закрученные космическим вихрем.
Съехал с трассы, приближаясь к сооружениям. Теперь они выглядели полупрозрачными сферами, надутыми кольцами, ребристыми параболоидами. Соединялись друг с другом пленочными переходами, перетекали одно в другое. Так выглядят внеземные поселения, орбитальные города, надувные космические станции, парящие в невесомости, озаряемые закатами и восходами, в отсветах космических зорь, в мерцании звездной пыльцы.
Стрижайло ощущал в этой архитектуре отсутствие гравитации, зыбкое парение, привнесенность в земную жизнь. Обитатели этих летающих тарелок и парящие городов выполнят связанный с Землей эксперимент, — возьмут пробы грунта, образцы пород, экземпляры живых существ и улетят в беспредельный Космос, оставив на подмосковных лугах отпечаток своего пребывания, — мятую траву, легкий пепел
Он подкатывал вплотную к огромным магазинам, и вблизи они казались инсталляцией художника-фантаста, — желтые, гигантских размеров, мочевые пузыри, фиолетовые, разбухшие от газов кишки, пузырящиеся прозрачные легкие, фиолетовые печень и сердца, складчатый, огромных размеров, мозг. Так выглядит анатомический стол, где разложены внутренности великана. Стрижайло волновала антропоморфная архитектура, дизайн разъятой плоти. Его «ген» напряженно вращался, питаемый источником неведомой энергии, что таился в слоистых оболочках и сферах.
Вышел из машины перед входом в супермаркет, — огромное голубоватое вздутие, похожее на живот беременной женщины. Вход был необычен, напоминал растворенное женское лоно, возбужденные выпуклости, развернутые гениталии. За выпуклыми губами чудилось сумрачное влагалище, губчатые стенки, гигантская складчатая матка. Это был вход в языческий храм, где исповедовались религия плодоношения, неутомимого совокупления, культ животворящей Богини. Великанша с голубым животом, набрякшими молочными железами, ждала многократного оплодотворения, ненасытного утоления плоти. Над входом, на стене, разбегаясь, во все стороны, виднелись значки и иероглифы, — то ли клинопись, то ли руны, то ли кибернетические знаки компьютерной кабалы. Стрижайло взирал на знаки, стараясь разгадать волшебные речения. Их непрочитанный храмовый смысл проникал в него, как таинственная вибрация. Возбуждала молекулы, исторгала из них едва различимые звуки, которые сливались в хорал, в языческое песнопение, в хвалу плодоносящей Богини. Настенные знаки символизировали геном, который откликался усиленным вращением, возбужденным звучанием, — предвестником озарения.
Он вошел в супермаркет. Над ним вознеслись просторные своды, выпуклые и вогнутые потолки, из которых струился нежный свет, опадали вкусные ароматы, веяли теплые ветерки. Было безлюдно, двигались мягко шелестящие эскалаторы, мерцали электронные табло. Световые указатели помогали странствию по бесконечным лабиринтам, бесчисленным этажам, плавным переходам. Из розового гигантского яйца в тугой зеленоватый пузырь. Из алого надувного кольца в золотистый пленочный небоскреб. Из черного, стянутого перепонками ангара в голубоватый, светящийся гриб.
И повсюду, в безлюдном и казавшемся бескрайним пространстве размещались товары.
Это были изделия, утолявшие человеческую тягу к комфорту, к неограниченным удобствам, неустанным наслаждениям. Были воплощением красоты, столь разнообразной и мучительно-изысканной, что в ней терялось первоначальное назначение предмета, и он становился произведением искусств, объектом поклонения, религиозным атрибутом. Каждый предмет, выполняя ту или иную функцию, был бесчисленно повторен, усложнен, снабжен дополнительными свойствами, умноженными удобствами, признаками комфорта и красоты. Словно биологический вид, подвергался бесконечной эволюции, менял пластику, форму, цвет, подтверждая теорию дарвинизма, согласно которой вид, совершенствуясь, обретает все новые свойства, достигает своей вершины и, срываясь, рождает новую ветвь эволюции, отражает новое состояние Вселенной.
Эти ряды и ансамбли одного и того же, беспредельно размноженного вида свидетельствовали о неутомимом творчестве, о наличии бескорыстного художника. В гениальной мастерской избыточно и счастливо, забыв о потребителе, давно превысив все человеческие потребности, Творец создает свои шедевры.
Если это были светильники, то они покрывали все потолки и стены, создавая подобье звездного неба, где драгоценные хрустальные люстры, лампы и лампады из цветного стекла, источники лучистых потоков и волнующих мягких теней создавали космическую симфонию, порождали бесконечные формы блаженства, использовали оптику для райского ощущения счастья, утоляя ненасытность зрачков, игру сознания с мельчайшим лучиком света.
Если это была мебель, то одни только диваны подразумевали в покупателе задумчивого мудреца, ленивого сибарита, сосредоточенного дельца, сластолюбивого развратника, капризного истерика, терпеливого труженика, играющего самозабвенно ребенка, лежащего на смертном одре старика. Если эти диваны запустить на орбиту, они, подобно метеорному поясу, создадут летящее вокруг земли кольцо, и астроном, наблюдая в подзорную трубу, увидит разнообразие шелковых мутак, кожаных подушек, парчовых обивок, тяжеловесных спинок, изящных изгибов, тигровых шкур, сафьяновых покровов, и на каждом диване будет лежать то обнаженная красавица, то дремлющий лентяй, то испускающий дух свидетель исчезнувшей эпохи.