Полк рабочей Москвы
Шрифт:
Большую помощь в пополнении полка московскими рабочими оказывали Рогожско-Симоновский райком партии [89] и райсовет. Они шефствовали над полком не только во время его формирования, но и позже, когда мы были уже на фронте. По договоренности с Военным комиссариатом Москвы для пополнения 38-го полка в районе было решено создать особый запасный батальон.
Верным нашим другом в Москве был Емельян Ярославский, с которым я все время поддерживал связь.
Однажды в Царицыне я получил от Ярославского маленькое письмо такого содержания:
«Дорогой
Все, что Вы просите, мы выполняем с полной готовностью. Но помните, что к нам обращаются отовсюду, что фронт наш развернулся еще шире, и не думайте, что неполное и несвоевременное выполнение от нас зависит.
Ваши письма очень ценны, мы их рассылаем по районным организациям, в ЦК и ВЦИК.
Шлю горячий товарищеский привет всем вам, стоящим на аванпостах. Уверен, что вы победите.
Да здравствует 38-й Революционный Добровольческий полк Рогожско-Симоновского района.
Да здравствует боевая Красная Армия!
Ярославский.»
Сохранились у меня и некоторые телеграммы из Москвы. В одной из них, переданной по распоряжению тов. Ярославского, говорилось:
«Пополнение пехотой формируется в городском районе — 100 чел., в Рогожско-Симоновском — 187 чел., в Замоскворецком — 150 чел. и 50 чел. пулеметчиков. Командный состав будет выслан. Пополнение предполагается закончить через полторы недели». [90]
В приволжских степях
Положение красноармейцев с наступлением осени резко ухудшилось. Плохо одетые и обутые, они стали испытывать новые лишения и невзгоды — от холодов. Кроме того, изменились и формы боевых действий. А после взятия Лога полку пришлось все время совершать утомительные переходы и вести короткие, но изнурительные бои. Каждую более или менее длительную остановку на хуторах и в селениях бойцы рассматривали как долгожданный праздник.
Чаще такие передышки возникали в декабре. Первые три недели нам пришлось стоять в некоторых хуторах подряд по 4–6 дней. Квартиры были нетесные, топлива достаточно. С продовольствием также перебоев не имели. Наладили даже культурно-просветительную работу. Один из коммунистов полка Исаев был выделен библиотекарем; он распространял газеты и выдавал книги.
Белоказаки все время навязывали нам мелкие стычки, совершали внезапные налеты, но мы не позволяли застать себя врасплох.
Вспоминается один эпизод. Морозный декабрьский день клонился к вечеру. На заставав собралось много людей — посидеть и поговорить у костров. Из хутора пришли даже те, кому можно было отдыхать в домах. В это время на горизонте появились силуэты неприятельских всадников. Минута, другая. Число всадников растет.
Логофет командует:
— Ложись!..
Все залегли. Красноармейцы по установившейся традиции передают по цепи: [91]
— Не стреляй, подпусти поближе!..
Логофет смотрит в бинокль и время от времени определяет расстояние между нашей цепью и неприятелем. Он очень доволен. Этот прием — открывать по конникам огонь только с короткой
Сам я не кавалерист, но помню, как один старый офицер говорил, что для конницы пехота, которая не стреляет, но готова стрелять, страшнее той, которая еще с дальних дистанций открывает беспорядочный огонь.
Именно так получилось и в тот раз. Белоказаки лавиной катились на нас, а мы подпускали их все ближе и ближе, и они не выдержали. Уже на близком расстоянии вдруг круто повернули в сторону и откатились обратно.
К концу декабря обстановка на фронте усложнилась. Белогвардейцы, получив сильное подкрепление, рвались на Царицын.
Большинство полков 10-й армии, в том числе и наш, — в ежедневных утомительных переходах. То белогвардейцы прорвутся где-либо, и нужно торопиться поставить заслон, то нашим удается прорвать фронт белогвардейцев, и опять нужно спешить поддержать своих, чтобы использовать этот прорыв.
Больше чем бои утомляют марши по бездорожью. Идти приходится и под дождем, и по морозу.
В плачевном состоянии обоз. Отощавшие лошади не в силах тянуть повозки. Красноармейцы помогают им, стоя по колени в холодной, хлюпкой грязи, но лошади совершенно обессилены. Они тут же падают, повозки ломаются. В некоторых ротах нет лошадей даже под кухни.
Трудно передать всю тяжесть лишений, выпавших на долю красноармейцев. Не каждый день удавалось покормить людей горячей пищей. Но они мужественно переносили все невзгоды.
Запомнился один такой случай. Мы шли вдоль линии железной дороги. На разбитой станции чудом сохранился буфет, и в нем оказался кипяток. Запивая теплой водой сухой хлеб, один красноармеец-большевик, из бывших красногвардейцев, с упреком промолвил:
— Что ж, долго нас будут так кормить?..
Мне было неприятно, что это сказал коммунист, и я напомнил ему о том, с какой готовностью мы шли на фронт и чего ждут от нас в Москве. Красноармеец смутился, [92] поддержавшие было его бойцы старались замять разговор, обратить все в шутку.
Уже совсем стемнело, когда полк, истомленный до последней степени, добрался до следующей железнодорожной станции. Возле нее у костров сидело много красноармейцев из соседних частей. Вместо обеда и ужина выдали на каждого по копченой селедке. Утомление было так велико, что люди, повалившись прямо на землю, тотчас заснули. Усилия растолкать их, чтобы не простудились, лежа на мерзлой земле, не приводили ни к чему, — люди только мычали и продолжали крепко спать. Особенно тяжело было тем, кому пришлось в эту ночь стоять на карауле.
А наутро — вновь переход...
Часто во время таких переходов происходили мелкие стычки с противником, иногда — незначительные перестрелки.
В одной из них мы понесли тяжелую потерю: шальная пуля ранила в шею командира полка Логофета. Его срочно эвакуировали в Царицын, а затем в Москву, так как рана оказалась опасной и требовала сложной, операции.
Раненый Логофет не терял связи с полком, жил его интересами, мечтал возвратиться обратно.
Я бережно хранил его письма. В одном из них он писал: