Полька
Шрифт:
1 апреля
Тринадцать градусов. Настежь распахиваем окно. Выглядываем (из него), словно эмигранты. Местные окон не открывают, даже в жару. Ясное дело: воздух состоит из атомов. А атом убивает мгновенно.
«Беременность — это не болезнь, беременность — это не болезнь», — повторяю я про себя. Мне трудно стоять (болят ноги), сидеть (ребра давят на живот), лежать (желудок перемещается к горлу). Остается ходить. Изматываю Петушка прогулками, но сколько можно…
Натянутые от усилия мышцы, тромбы в венах, отдающиеся болезненным криком. Желудок едва удерживается от самосожжения (изжога). Такой
Я надуваюсь, опухают ступни и ладони. Наверное, так чувствует себя разбухшая от генетического материала бактерия перед тем, как начинает делиться?
2 апреля
От компьютеризированной Вислы (дантистки) посылаю по электронной почте корректуру. В кабинете как раз декорируют стены. Фотографии с каким-то парадонтозом и снимки вылеченных зубов. У гинеколога, делающего аборты, тоже должны висеть кадры: до и после операции.
Вислу интересуют не только дырки в зубах, но и их окружение. Едва ли не каждый раз она сообщает мне об очередном открытии: о связи зубовного скрежета и головной боли, больного зуба и скоропостижной смерти. Дантистов это, должно быть, страшно возбуждает. Они устраивают себе конференции («Нижний левый шестой»), на которые съезжаются со всего мира. Висла читает доклады в Японии, Европе, публикует научные статьи. В кабинете принимает иностранцев. Ее французская ассистентка обучилась командовать по-польски: «Закуси!» Это ассоциируется у нее со славянским городом «Загреб», известным по теленовостям. Если требуется, чтобы польский пациент сжал зубы, она кричит «Загреб!» или — по ошибке — «Сараево!».
Пытаюсь поспать. Засыпаю в двадцать три ноль-ноль. Четыре перерыва на походы в туалет, просыпаюсь в пять: итого четыре-пять часов отдыха. Меня будит шум. Пусть… трактор, весна, пашут, сеют. Стекла дребезжат. Полночь. На улице «Апокалипсис сегодня»: в тумане садится вертолет, красный пожар огней. Он прилетел за старушкой, чтобы забрать ее в больницу. У нас есть машина, так что за мной никто не прилетит.
3 апреля
Глазею на арест Милошевича, не подозревая, что это может иметь ко мне какое бы то ни было отношение. Звонок из Белграда, безумная переводчица:
— Мы наконец можем издать «My zdes' emigranty»!
Я миллион раз объясняла девушке, что они не могут — права на книгу у французов.
— Достаточно твоей подписи.
Недостаточно. Что, Сербия — какая-то советская Россия, где не действуют авторские права? Почему именно «My zdes'. ..»,с русским названием? И как связан арест этого бандита с моей книгой…
Я не в состоянии договориться с переводчицей. Когда-то посредником между нами выступала дама не то из консульства, не то из посольства, не то из Польского института. Есть дотация, есть переведенная книга, все зависит от меня. Я пытаюсь понять, безумие это или наглость. В письме переводчица упоминает подслушки, коммунистические козни. Отсылаю ее к польской издательнице.
Милошевич, возможно, избежит европейского суда (отсюда энтузиазм переводчицы, предчувствующей безнаказанность подданных?), Сербия тоже, а я все-таки ничего не подпишу, веруя в авторское и европейское право.
Возвращается острота обоняния, как было в начале беременности. Сегодня, кроме ядовитых запахов и ароматов на первый взгляд ничем не пахнущих предметов, я чувствую запах малыша. Так пахнет мое тело — ребенком.
Помимо обоняния пробуждается также орган счастья. Давно уже я не чувствовала себя так хорошо. Весна, Петр не ходит на эти чертовы ночные дежурства,
Предложение из журнала «Впрост» — писать для них с мая страничку два раза в месяц. Я соглашаюсь, но мы начинаем торговаться по поводу денег. Это они так низко меня ценят или «Впрост» — нищий? (Э-э-э, не верю.) Даем друг другу время подумать (размякнуть).
Положив трубку, впадаю в панику. Погодите, во что я опять впуталась? С одной стороны, достойный, регулярный заработок. С другой — рабство с интервалом в две недели.
Хорошо писать в популярную газету «по вдохновению», когда что-нибудь разозлит или рассмешит. Свежие впечатления, которые публикуются моментально, без месячной отсрочки. Свой последний фельетон в качестве свободного, не связанного обязательствами человека я напечатала во «Впросте», кажется, год тому назад. Писала, когда хотела. Тема всегда найдется, человеческая глупость не имеет границ, но…
Тым [128] , мастер своего дела, спрашивал: «Существует ли долг по отношению к читателю фельетонов? Должен ли человек писать, если ему не хочется и не о чем?» Невозможно регулярно производить шедевры, с неизменным блеском отрабатывать барщину. Чаще всего фельетонист на ставке заканчивает скукой, копанием в собственных внутренностях или цитированием (зарубежных газет), то есть «комментированием» комментариев. Другая опасность — писать правду, невзирая на конъюнктуру. В результате — угрозы, запугивание судом. Как раз за фельетон во «Впросте» один парень потребовал от меня компенсации. Я сроду не держала в руках сумму, которую он хотел получить в качестве «извинения». В конце концов скандалист пошел на попятный, испугался, что проиграет дело.
128
Станислав Тым (р. 1937) — актер, сатирик, режиссер.
Впутываться в публичную резню под названием «публицистика»? Или дать запихнуть себя в более безопасный ящичек с этикеткой «пишущая женщина»? У каждого мужского журнала имеется такое «алиби» — ручная штатная феминистка. Исключение — потрясающие тексты Бакулы [129] в «Плейбое». Знай Хеффнер, что она пишет, отрезал бы ей яйца.
Для Петушка ближайшие месяцы — святые: Мадонна с младенцем. Он слышал мой разговор со «Впростом». Крутит пальцем у виска: «Понервничаешь из-за какого-нибудь идиота — молоко скиснет. Дай себе отдохнуть до осени. Деньги есть, а амбиции… Тебе и в самом деле хочется попасть под публичный обстрел»?
129
Ханна Бакула — польская художница, эссеист.
Не знаю, не знаю. Как-нибудь само решится.
Ночью что-то словно лопнуло в спине. Разлилось тошнотой. Я подумала: «Уже?» — и заснула. Наверное, опустился живот, растянулись сухожилия, передвигая Полю к выходу. Освобожденный от ее пяточек желудок перестал жонглировать завтраком, подбрасывая его к самому горлу.
Я слишком быстро развиваюсь (ха-ха-ха) как художник. Разница в мастерстве заметна уже не от работы к работе, а, увы, в рамках одной картины. С каждым днем — все более тонко. Вместо более-менее однородной живописной композиции получается смешение стилей. Фрагмент в левом верхнем углу принадлежит кисти способного ребенка. Середину, видимо, намалевал его дядя-алкоголик, художник-неудачник. За финал же возьмется… пока еще не знаю кто. Откладываю подрамник, напуганная «множеством существ», причастных к одному квадратному метру шелка.