Полковник и панночка
Шрифт:
— А хоть бы и коварства немного пришлось приложить, — отвечала уязвленно панна Дарина, — когда по-хорошему бы я вас не убедила. А вы пересядьте, пан полковник, отсюда — надо же занавески опустить.
— От вы на мою голову аэронавт, — вздохнул полковник. — Не «занавески опустить», а задраить борта, и не дергайте там где ни попадя, я вам сам сейчас покажу…
И они в четыре руки задраили борта, превратив корзину в закрытую гондолу, после чего полковник, все еще время от времени хмыкая и вздыхая, записал в бортовой журнал, что «обследованием
Штурманом панна Дарина согласилась быть с охотою. Она ловко наводила телескоп на неподвижные звезды и на Луну, и от ее голоса, читавшего показания верньеров, у полковника сильно полегчало на душе. «Что за женщина, право», — подумал полковник, и тут гондолу тряхнуло. Панна Дарина вскрикнула: окуляр телескопа ударил ее по скуле.
— Берегитесь! — закричал полковник. — Вот же горе мне с вами, лезьте оттуда, сейчас же, садитесь на пол… Что глаз ваш?
— Глаз в порядке, — сдавленным голосом отвечала панна, покорно садясь на палубу и прижимая ладонь к щеке. — А что это было?
— Входим в полосу ураганных ветров. — Полковнику пришлось повысить голос, потому что за стенками гондолы нарастал вой. Аэростат мотнуло еще раз, и еще, и…
Могучие воздушные потоки, увлекаемые Луной, стягивались на этой высоте в своего рода воронку, и задачей полковника было провести «Уточку» невредимой через полосу бурь неизвестной ширины в центр этой воронки, в «глаз», несмотря на то что снижение плотности воздушной среды ухудшало бы летучесть «Уточки».
— Воздушные массы… — прокричал он, объясняя, — притягиваются Луной… причина еще неизве… неизвестна… Да держитесь же вы там, чтоб вас!
Панна, надо отдать ей должное, держалась. В гондоле было темно, только от горелки разливались дрожащие отсветы; воздух, несмотря на снижение забортной температуры, согрелся и стал тяжелым. Полковник обливался потом, удерживая рули, стараясь не прислушиваться к доносившимся сквозь вой и грохот бури стонам такелажа. Оборвись один-два каната — не страшно, думал он, но если больше? Если нарушится центровка… рухну к чортовой матери… рухнем то есть, нет, нет, надо удержаться… Грыцюк скинул куртку, снял шлем, хотя из-за стенок гондолы то и дело прорывался режущий ледяной сквозняк. Полковник сосредоточил все душевные силы на рулевых тягах и не выпускал рычагов, упираясь всем телом, направляя почти неуправляемую «Уточку» и надеясь, что вот-вот эта чортова свистопляска кончится, потому что же все на свете имеет конец…
И она кончилась, конечно. «Уточку» резко толкнуло вниз, а затем аэростат неуклонно, хоть и медленно стал опять набирать высоту, в залепленных льдом окошках забрезжил свет. И стало тихо. Разумеется, шумела горелка, но по сравнению с ураганом это была тишина. Грыцюк с усилием оторвался от рулей, все мышцы у него ныли; первым делом он отыскал глазами храбрую панну: как она-то, цела?
Панна была цела. Смущенно пряча лицо, она выползла из-под груды рассыпавшихся
— Ой, до чего ж вы, пан полковник, на чорта похожи, — тихо, со смехом проговорила она. — И усы у вас, как у того кота, торчат.
— Сами-то, — отвечал полковник, переводя дух, — сами хороши!
И он тоже засмеялся. Чувство облегчения было такое сильное, что они оба хохотали и хлопали друг друга по плечам и по спине, пока до полковника не дошло, что он, по сути дела, обнимает панну. Да и панна тоже смутилась.
— У вас лоб пораненный, — сказала она, отодвигаясь. — Чем бы протереть?
— Подождет, — сказал полковник. — Дайте-ка, посуньтесь, мне надо взять координаты…
До сих пор расчеты не подводили. Создаваемая Луною сила плавно тянула их к Тверди. Полковник долго смотрел в окуляр на полный светлый диск, пока почти все поле зрения не оказалось залито ровным золотым светом. Тем временем панна довольно ловко разложила и расставила все, что было сметено и сорвано с мест, нашла аптечку и уже держала наготове мокрую салфетку и пластырь.
— А себе я что-нибудь железное приложу, оно и пройдет. А к вам другой стороною буду поворачиваться.
«Да хоть какою стороною, — подумал полковник, — все равно краше тебя, моя зоренька, нету…»
Луна меж тем все приближалась.
Полковник и панна Дарина по очереди заглядывали в телескоп. Но там лишь слегка дрожало золотое марево.
— Что там будет… — вполголоса прошептала панна.
Полковник не ответил. Он не знал, никто не знал этого во всем огромном, оставшемся внизу мире, и от этого стискивалось сердце. Грыцюк вспомнил, как в молодости выходил в ночные рейсы — похожим чувством ожидания были наполнены те минуты и часы, пока из неизвестности и тьмы не показывались одни за другим опознавательные огни аэродрома…
На Луне аэродромов не было.
И все же, как и тогда, когда Луна была лишь бледным рогом или сияющим диском на темной Тверди, — как и тогда, каждое мгновение ожидания наливалось удивительной полнотою жизни. А теперь еще этот радостный свет вокруг… Полковник расправил плечи и достал помятый бортовой журнал. Пока он записывал, панна нашла себе какое-то занятие в дальнем от него углу. Потом позвала:
— Идите кушать, пан полковник, — и оказалось, что у нее там припасены и сыр, и свежая паляница, и даже квас.
— Что бы я без вас делал, дорогая панна!
— Да хлеб бы с колбасою жевали, на охриманский манер, — отвечала панна. — Уж не пропали бы. А на Луне, если будет, конечно, такая возможность, я вам чаю горячего на спиртовочке сварю.
— У вас тут полевая кухня прямо!
— Кухня не кухня, а так… что положено, — довольно серьезно отвечала панна Дарина. — А вот фотоаппарат ваш, кажется, бурею повредило.
Полковник сокрушенно вздохнул.
— Впрочем, — сказал он, вертя в руках помятую камеру, — кто его знает, дорогая панна, будет ли там вообще на что посмотреть… А не будете ли вы так любезны взглянуть на приборы? Что-то мне сдается, мы движемся все скорее и скорее — и это мне…