Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага
Шрифт:
Посмотрев вдоль поезда, я заметил переходную площадку, находившуюся всего в трех вагонах от нас, и закричал Гагарину, что перебраться можно там. Они с доктором так и сделали. Я со своей стороны состава их встретил и набросился на Юрия Алексеевича: «Ну что ты сделать хотел?! А если бы поезд пошел?»
Он рассмеялся в ответ как-то душевно и просто. Я до сих пор не знаю, то ли он тогда просто провоцировал нас, чтобы напугать, то ли действительно так безрассудно хотел пролезть под вагоном. Однако тут же он показал мне свои руки, они были все в мазуте и машинном масле, которым мажут шпалы. Мы сразу выехали на моем «газике», но направились не прямиком к дому отдыха, а сначала к банному корпусу.
Париться Гагарину не захотелось. А вот в бассейне он поплавал с удовольствием. Солдаты простыни нам принесли. Мы замотались
— Хорошо у вас здесь! — сказал Гагарин.
— Это Иван Ефимович с Добышем подарили нашим летчикам такой профилакторий.
— Ну, я Ивана Ефимовича знаю, хороший мужик!
Мы пошли в дом отдыха. Там все уже ждали нас.
Разместились мы за столом всемером: Гагарин со своим врачом, я, Федор Иванович Добыш, генерал Павельев, Иван Ефимович Клименко и секретарь горкома партии Макаренко. Обслуживали посиделки наш повар и жена моего механика Наташа Поддубная. До поздней ночи мы рассказывали анекдоты, случаи из жизни. Потом прошлись по парку, отправились играть на бильярде. Я Гагарину признался:
— Юра, я бильярдист плохой. Поэтому тебе будет не интересно со мною играть.
— Да я и сам такой же, — улыбнулся он.
Потом мы вернулись за стол и просидели до самого утра. Время пролетело чудесно и незаметна. В конце Иван Ефимович мне похвалился:
— Скажу тебе по секрету, Гагарин будет отдыхать у меня в Ванлярово, — это за Гнездово, по дороге на Витебск, там находились дачи для высокопоставленных обкомовских работников. — У меня прекрасное озеро, в него специально карпы запущены. Пусть Гагарин денька три спокойно рыбку половит.
Таким было мое общение с первым космонавтом. Уже позднее мне довелось работать на Байконуре (в то время он назывался Тюро-Там, или Ленинск, а мы, летчики, звали по позывным — «пять пятерок») и побывать на знаменитой гагаринской площадке, с которой он взлетал, совершая свой первый полет.
Глава девятая
Полеты с революционером
1959 год был для Советского Союза одним из важнейших в «холодной войне». Американцы могли представить только в страшном сне, чтобы у нас вдруг появится союзник под боком у них. Однако это случилось. На Кубе произошла революции, и к власти пришел партизанский вождь Фидель Кастро. Его правительство сразу начало борьбу с американским влиянием на острове. А Рауль Кастро, родной брат Фиделя, быстро наладил отношения с Москвой. Соответственно, Америка вынашивала планы избавиться от Фиделя. Что было дальше, знают все: Никита Сергеевич Хрущев три года спустя «запустил империалистам ежа в штаны». То есть на Кубе были размещены советские ракеты с ядерными боеголовками. Вскоре разразился Карибский кризис. В результате мы хотя и убрали ракеты, но американцы поняли, с кем имеют дело, и уже не стали предпринимать попыток свергнуть режим Фиделя Кастро.
Все связи с Советским Союзом курировал его брат Рауль. Будучи вторым лицом в государстве, он периодически летал в Москву. И в один из таких визитов мне довелось быть пилотом его самолета в течение довольно продолжительного времени.
Во время того визита с Раулем Кастро прилетели около десяти кубинских высших представителей. Им предоставили переводчика. Как я полагаю, это был человек из органов, но не в том дело. Кубинцы захотели посмотреть на российские города-герои: Сталинград, Одессу, Киев, Ленинград, Новороссийск. То есть исключили из списка только Минск, Смоленск и Тулу. Для этих целей советское руководство предоставило самолет «Ан-24», и мой экипаж стал возить делегацию по стране. Само собой разумеется, что за такое количество перелетов мы вольно или невольно общались с кубинцами.
Рауль Кастро, хоть он по-русски почти и не говорил, произвел на меня самое приятное впечатление. Это был мужик, в лучшем смысле слова. Физически крепкий, немногословный, он держался довольно скромно для фигуры его масштаба. Чувство юмора у него было отменное, а еще чай любил. Представьте, Куба такая страна, где все пьют кофе, а он чай. У них это считалось необычным вкусовым пристрастием.
Но еще больше, чем Рауль, запомнилась его супруга Вильма. Она по-русски неплохо говорила, особенно ей наш механик приглянулся, чуть что она звала его: «Роман! Роман!» Ромка тут же бежал к ней. И куда бы мы ни прилетали, она ему на смеси испанского и русского
Уже в Шереметьево мне удалось их удивить. Вышли мы из самолета, и вдруг Вильма с Раулем прямо под плоскостью начали курить. А от этого в любую секунду мог произойти взрыв. Я заорал на весь Шереметьевский аэропорт: «Но пушар, но пушар. Лугар пара пушар!» Это означало: не курите, не курите, вон место для курения. Они на меня глаза вытаращили: «Абло де испаньол?» Ответил я им уже по-русски: «Да нет, это я так, со страха». Дело в том, что, начав летать с ними, я купил русско-испанский разговорник, выучил несколько простых фраз, а серьезно, конечно, ничего не знал. И тут получилось непроизвольно. Но, прощаясь со мной, Вильма сказала: «Вот, командир так с нами налетался, что по-испански заговорил». Мы обменялись последними фразами: «Аста ля виста!» — «Аста ля виста!». Это означало — «До свидания!»
Глава десятая
Пражская весна
«Пражская весна» — слышали про такое? Да, речь идет о знаменитых событиях, проходивших в 1968-м с января по конец августа. Александр Дубчек в тот период был первым секретарем компартии Чехословакии и начал реформы, расходившиеся с линией Советского Союза. Андропов хорошо об этом сказал: «Они собираются сделать из страны что-то вроде Югославии, а затем — Австрии». Конечно, американцы тогда очень хотели перетянуть Чехословакию на свою сторону. Но им вовремя не дали этого сделать. И уже 20 августа в Чехословакию вошли войска пяти стран — членов Варшавского договора (Советского Союза, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии). Причем произошло это не по произволу руководителей государств, а по опубликованным в печати просьбам целого ряда видных общественных деятелей Чехословакии, которые хотели такого введения войск для защиты социализма.
Незадолго до двадцатого числа меня срочно вызвал Федор Иванович Добыш и сказал: «У меня два экипажа немедленно запросили в Чкаловскую, один поведешь ты. Когда из Москвы звонили, то конкретно сказали, чтобы Касаткин был».
Я, естественно, исполнил приказ. Прилетели мы в Чкаловскую, только там узнали, куда дальше лететь придется. Нам говорят: «Перед Чехословакией можете пока отдохнуть. Мы для вас специально закрыли спортзал, поставили койки, там и размещайтесь». Я только собрался идти вместе со своим экипажем, как слышу: «Леха, ты чего, не узнаешь?» Оглядываюсь, передо мной мой военный друг Сашка Леонтьев. Конечно, мы оба были так рады. Он предложил: «Сейчас тут никого не будет, до вылета времени много, поедем ко мне!» И мы поехали. Он жил под Москвой около Шереметьево и, оказалось, был заместителем командира бригады, стоявшей в Чкаловской («правительственной», как мы ее тогда называли, ведь именно они обеспечивали все, в том числе и заграничные, перелеты наших высших чинов).
Дома у Сашки его жена накрыла нам стол, мы сели. Я спросил его, зачем нас так спешно вызвали. Он мне объяснил, что в Чехословакию будут срочно вводить войска, преимущественно наши, немецкие и болгарские, и мне придется вылететь туда со штабом Западной группы войск. Все получилось так, как он сказал. Когда наш самолет был уже готов и до вылета оставалось совсем немного, к аэродрому стали подъезжать бесконечные черные «Волги». Понятно, что в этих машинах были за люди — генералы, полковники и даже сам генерал-лейтенант Майоров, новый командующий Западной группы войск. Но меня больше заинтриговали две женщины, которые, выходя из спецавтобуса, бережно несли печатные машинки. Потом они эти машинки весь полет, словно детей, держали на руках. Я, вернувшись обратно, спросил у Саньки Леонтьева, что к чему. Оказалось, за печатные машинки я принял шифровальные аппараты.