Полковник Ростов

Азольский Анатолий

Никто или почти никто не уцелеет из тех, кто сейчас на этом этаже, а спасшиеся не осмелятся рассказать о бедламе, в который превратился штаб заговора. Немедленно исчезайте. Я не хочу больше терпеть вас здесь. Вы ведь не пустите себе пулю в лоб, вы послушно поднимете руки. А этот человек, – Ростов кивнул на Крюгеля, черная фигура которого на фоне окна выглядела по-палачески мрачной, – проводит вас. И срочно меняйте укрытие, единственный выход для вас – дождаться новых документов от своих американских друзей, со старыми вас схватят на границе, с

минуты на минуту Гиммлер закроет ее…

Сейчас вам дам пропуск, подписанный Штауффенбергом…

– У меня есть такой. Он не действует, меня уже два раза останавливали патрули…

– В пределах этого здания он еще срабатывает… Ну, спешите!.. И последнее… И последнее: обо мне, о том, что я здесь, – ни слова. А скажете, – он кивнул на безмолвно стоявшего грозного Крюгеля, – он сам заговорит, он глотку вам перережет!

– Да, да, я обещаю…

– Ну, бегом марш!

– Но Штауффенберг…

– Да, знаю, он, конечно, будет расстрелян. Его не просто обязаны расстрелять, он сам должен подставить себя пуле… Уходите! Срочно!

Вернувшийся Крюгель с надеждой смотрел на Ростова, порываясь что-то сказать и не решаясь. Вымолвил лишь одно слово: “Штауффенберг”.

– Его уже не спасти, – сказал Ростов, отведя глаза от ефрейтора.
–

Его пристрелят – либо свои, либо “черные”. Что полезно для будущего.

Умирающий за фатерлянд герой – да для такого полковника всегда найдется Вагнер.

Было тошно оттого, что все сбывалось, и все крикливее становился голос друга Клауса, мечты которого рушились с каждой протекавшей минутой; на глазах Штауффенберга застрелился неудачно его кумир Бек, а потом был добит, и с этого неудавшегося самоубийства началась череда таких же глупых выстрелов мимо виска или поверх головы. Уехал

Вицлебен, убедившись в полном провале так красиво и грамотно задуманного, тем еще раздраженный, что Гепнер не выгладил свой принесенный в чемодане мундир, изрядно помятый, и в таком непотребном виде доложивший о себе ему, Верховному главнокомандующему. Фромм, под честное слово отпущенный и продолжавший сидеть в своем кабинете, вдруг нашел лазейку, вместе со всеми арестованными сбежал, сколотил группу разъяренных офицеров.

Догоняя кого-то и стреляя, они бежали по коридору, и Ростов услышал голос Штауффенберга, звавший на помощь Вернера Хефтена. Полковник рванулся к двери, но Крюгель встал на пути, не давая сделать ни шагу: арийцы уже начали стрелять в арийцев.

Утихло. Фромм по телефону докладывал кому-то об аресте заговорщиков.

Охранная рота в полном составе ушла в неизвестном направлении, потом во двор вбежали солдаты другой охранной роты, поливая окна автоматными очередями.

– По мне, что те, что эти. Однако… – подвел итог многочасовому сидению в кабинете ефрейтор Крюгель. – Благодарю вас, господин полковник: не без вашего содействия я побывал в высшем обществе. Я, кстати, генерал-фельдмаршалу Вицлебену бутылку вина принес, по собственной инициативе, за что он меня поблагодарил. Так вот. И несмотря на запреты

упоминать при вас некоторые славные имена, процитирую все-таки Иоганна Вольфганга Гете: “Порядок выше справедливости”. Старик предвидел этот ералаш…

Телефон надрывался, Фромм затаился, Фромм что-то решал, и Ростов, медленно возвращавшийся к неземной бесстрастности той минуты, когда он собирался убивать Клауса Штауффенберга, начинал понимать, почему к телефону Фромма никто не подходит. Командующему армией резерва надо уничтожить своих сообщников, не погибших, к сожалению, в скоротечном коридорном бою. Арийцы убили арийцев – эту необходимость надо как-то обосновать, соблюсти некоторые формальности, создать – на что Фромм имел право – скоротечный военно-полевой суд, но ему должно предшествовать дознание, оно сейчас, видимо, и ведется.

Итог наступил около полуночи. Они спустились в полуподвал, Крюгель выкусил все провода в коммутационном шкафу, помог Ростову спуститься в люк и подняться наверх, в здание на другой стороне двора. Они близко увидели стену, за которой трибунал сухопутных войск, рассмотрели – при свете включенных фар грузовиков и штабных автобусов – приставленную к стене группу из четырех человек. В центре стоял Штауффенберг, верный Хефтен держал его за талию, поскольку Клауса пошатывало, рядом с ними – Ольбрихт и Мерц фон

Квирнгейм. Какой-то капитан зачитывал текст, видимо, приговора суда.

Пять унтер-офицеров вскинули винтовки, и тогда Клаус поднял левую руку. В этот момент Ростов распахнул окно, догадываясь: Клаус хочет что-то выкрикнуть. И тот выкрикнул:

– Да здравствует… Германия!

Какая именно Германия, “святая”, “свободная” или “священная”, уже не разобрать, слова почти созвучны, да и эхо во дворе исказило выкрикнутое, создав таинственную неопределенность.

Все четыре трупа побросали в грузовик.

– Нина… – сказал Ростов и вдруг заплакал. – Крюгель, я обманул святую женщину… – Он, стыдясь, закрыл лицо ладонями. Встряхнулся.

– Ну, навались, быстрее отсюда, вокруг уже эсэсовцы, сейчас ворвутся.

Наступило уже 21 июля. Ростов и Крюгель поблуждали по коридорам, рассчитывая только на удачу. Она им улыбнулась. Проникли в корпус, где некогда располагался абвер, взломали дверь какой-то комнаты; по счастью, выходившее на улицу окно не было зарешечено, но и открываться не желало. Ростов схватил кресло и разбил им оконную раму. Выглянул: три автоматчика! Опять нырнули в люк. Вылезли.

Быстро дошли до канала. Сели в “майбах”, ждали, свет не включали.

Наконец из ворот выехал грузовик, что в нем – понятно, куда едет – можно определить, проследить.

Тиргартен, церковь святого Матвея. У ее ограды грузовик остановился.

Солдаты вынесли трупы, шла какая-то перебранка со служителем или сторожем. Договорились все-таки. Солдаты через полчаса вернулись к грузовику – без трупов, разумеется. Уехали. “Майбах” с погашенными фарами продолжал стоять, ожидая еще одного грузовика, с