Полководцы Украины: сражения и судьбы
Шрифт:
Со времени введения метательного оружия в полевую войну всегда оставалась и останется истиною, что слишком исключительное желание поражать неприятеля только издали есть в то же время нежелание сходиться с ним на дистанцию меча, пики, штыка; что мало ранить зверя издали, нужно добить его вблизи, если хотят результата охоты. Из этого уже видно, что в метательном поражении обнаруживается и шаг вперед умственного развития, и как бы некоторая несостоятельность со стороны энергии нравственной: кто начинает бить издали, тот становится умнее, хитрее, но в то же время он за себя боится больше. После этого становится понятным, почему появление в полевой войне метательного оружия совпадает с нравственным упадком древних армий… Но шаг сделан, и шаг рациональный; ошибка была только в переливе в крайность, неизбежном следствии всякой новости. Дело не в том, чтоб беречь себя только для сбережения, а в том, чтобы сохранить себя более способным, а неприятеля сделать менее способным к решительной свалке. Дело не в том, чтобы
Из этого видно также, почему рыцари считали первое время низостью употребление метательного оружия; почему еще Фридрих считал перестрелку врассыпную разбойничьей манерой драться. Со стрельбой последний уже примирился, но со всеми естественными последствиями этого средства, необходимыми для достижения им наибольшего результата, не мог еще освоиться.
Ясно из сказанного, что холодное оружие – представитель энергии нравственной; огнестрельное – представитель ума. Не нужно много ума, чтобы лезть на штык, а в то же время не нужно много храбрости, чтобы выстрелить в неприятеля из-за камня или куста с расстояния даже 400, 500 шагов, не говоря уже о 1000.
Из этого видно: 1) что средства нанесения вреда неприятелю, которыми может располагать человек, находятся в неизбежном, присущем их природе, антагонизме, т. е. что чем более человек способен ходить в штыки, тем он менее способен быть хорошим стрелком и наоборот. А как человек, по своей природе, должен быть одинаково способен на то и на другое, то ясно, что совершенство в чем-нибудь одном – отрицает человека. Антагонизм этот проявляется во всем: в дисциплине, напр., увлечение подготовкой к холодному удару приводит к афоризму: «не смей рассуждать», увлечение стрельбою – к сентиментальному стремлению заставить рассуждать человека, т. е. заставить его рассказывать наизусть о том, сколько дыр в замочной доске и т. п., и все это под предлогом «развить» его. В том и в другом приводятся неизбежно к тренчикам, к шагистике; в первом – принимая это слово в прямом, во втором – в переносном смысле. В 1-м забывая, что у человека есть голова, во 2-м забывая, что болтать о деле еще не значит уметь его делать. В строю этот антагонизм обнаруживается еще резче: действие холодным оружием требует строя сомкнутого, безусловного подчинения воле одного; действие оружием огнестрельным требует рассыпного строя и вместе с тем возможно полного предоставления каждой единицы самой себе. Нечего и говорить, что отдельно ни то ни другое не может быть терпимо; ибо солдат, исполняющий малейшее движение не иначе, как по приказанию, есть нравственный труп, который пропадает, как только его предоставили самому себе, и, напротив, солдат, предоставленный слишком самому себе, отучается подчиняться приказанию, т. е. теряет способность обращаться мгновенно в автомата, когда это необходимо для успеха дела. В первом случае армия обращается в громадную инертивную массу, гибнущую вроде медведя, на которого напала стая пчел, в несколько сот раз уступающая ему и массою и силою; во втором – в тело разлагающееся, потерявшее свою жизненную силу и в котором каждый атом стремится к эгоистическому существованию.
Le bon soldat doit tenir entre l’homme et la chose (в переводе с французского «хороший солдат должен стоять между человеком и вещью». – Авт.), сказал один писатель; нет, скажем мы; солдат только тогда и хорош, когда он человек в полном значении этого слова. Только человек способен к срастанию в массы, когда ему сознание говорит, что в этом залог успеха; только человек может остервениться до последнего зверства, если обстоятельства его вынуждают к тому; только человек, наконец, может забыть врага и делиться последним куском хлеба с тем, кто за несколько минут перед тем посягал на его собственную жизнь.
2) Чем оружие совершеннее, тем удовлетворительное действие им требует большей практики, тем влияние его отличительных свойств на человеческую натуру резче и доведение ее до крайних последствий по тому или другому пути достигается быстрее.
Это уже показывает, до какой степени строго должно следить, чтобы упражнения те и другие шли не иначе как об руку. Мы изложим здесь основы, на которых должно быть введено стрелковое образование солдата, чтобы достигнуть этой цели.
Свойства стрельбы, как только сделалась она достоянием пехоты, были поняты вначале весьма односторонне. Полагали, что совокупностью выстрелов, единовременно сделанных, можно достигнуть издали совершенно того же результата, какой достигается ударом в штыки в свалке. Это понятие о стрельбе осуществилось в форме развернутого строя, как дающего наибольшую массу выстрелов. Понятно, что подобное мнение было неизбежно при несовершенном понимании свойств выстрела и могло быть опровергнуто практически только дальнейшим знакомством с этими свойствами. Удивительного ничего нет, если воображали вначале, что достаточно положить ружье в пояс и спустить курок, чтоб попасть в цель. Разумеется, если бы это было так, ни о чем другом не оставалось бы заботиться для нанесения наибольшего вреда противнику, как о возможно большем количестве огней на данном пространстве и в данное время.
Тут не было замечено: 1) что выпустить пулю не значит еще попасть; 2) что для последнего нужно: а) определить расстояние до
Войны фридриховского периода, представляющие в апогее владычество изложенных понятий о выстреле, показали ясно, что подобная стрельба ни к чему не ведет. Но этот факт заметили, высчитали, что в некоторых сражениях приходится на 10 т. выстрелов один убитый, да тем и ограничились, объяснив себе это явление первыми попавшимися под руку резонами. Несовершенство оружия, отсутствие хладнокровия, ведущее к раннему открытию огня, и торопливость людей в стрельбе – стояли обыкновенно на первом плане. Но, приглядевшись к этим резонам, нетрудно увидеть, что виноваты всему этому не столько солдаты и оружие, сколько метод обучения. Действительно, в мирное время если и учили стрелять, то с заранее отмеренных дистанций, т. е. избавляли человека именно от той заботы, которая должна предшествовать каждому его выстрелу; на маневрах приучали к стрельбе холостыми патронами, с которою неразрывно соединены требования единовременности залпов, непрерывности пальбы рядами. Это само собою вело возможно быстрое, т. е. небрежное исполнение заряжания, а о прицеливании и определении дистанций не было и помину. Конечно, кого учили, положим, в течение десяти лет заряжать в строю и стрелять торопливо холостым патроном, тот будет заряжать и стрелять из строя точно так же и боевым, когда ему придется это сделать на одиннадцатый год.
Дело, следовательно, не в недостатках человеческой натуры, а в непонимании ее свойств, из которых главное то, что одним примерным обучением она делу не выучивается. Полагали, что, обучая стрельбе в строю холостыми патронами, обучают, само собою, и строевой стрельбе боевыми; а пришли к тому, что обучили только произведению единовременных звуков и совершенно отучили человека соединять с понятием о выстреле понятие об определении расстояния, прицеливании и проч. Господству этой системы немало способствовали также и свойства гладкоствольного оружия, которое действительно не отличалось особенной меткостью; неуспех стрельбы валили на этот недостаток, который доставлял такой прекрасный предлог отделаться от необходимости серьезно подумать о более рациональном методе ведения солдата.
Со введением нарезного оружия нельзя более успокаивать себя подобными доводами и возникает настоятельная потребность определить, как вести стрелковое образование солдата наиудовлетворительнейшим образом и с возможно меньшими издержками для казны.
Итак, первое последствие введения нарезного оружия в войска заключается в развитии понятий о свойствах выстрела и в перемене взгляда на образование солдата. В чем заключается последняя? Нарезное оружие показало, что выстрел только тогда может быть хорош, когда стрелок в выборе времени и места для его произведения предоставлен совершенно самому себе; когда он настолько хорошо знает свое дело, что легко принимает в расчет все обстоятельства, имеющие влияние на выстрел, как: освещение, состояние погоды, направление ветра и т. под.; одним словом, когда он рассуждает. Таким образом, вопрос образования становится категорически: солдат только тогда хорошо будет действовать штуцером, когда подготовлен к тому не только физически, но и умственно. Сама собою является потребность развить его. Но во всем этом нет практики энергии нравственной; предоставление человека самому себе естественно ведет его к стремлениям, слишком эгоистическим, которые на войне могут разрешиться перевесом инстинкта самосохранения над чувством долга; необходимость признать за человеком право рассуждать может повести к тому, что он начнет умничать там, где для успеха дела нужно беспрекословное повиновение. Итак, нарезная стрельба, выдвигая вопрос уважения к личности, в то же время распускает массы, враждебна им. Ясно, следовательно, что она должна быть уравновешена занятием, которое доставило бы и начальникам, и подчиненным ту нравственную сдержанность (необходимую принадлежность энергии нравственной), без которой сформирование из единиц одного стройного целого невозможно.
Но ведь успех развития умственного и нравственного, независимо от метода занятий, обусловливается преимущественно манерой обращения; следовательно, является необходимость разрешить и этот вопрос, который прежде разрешали слишком несложно.
Итак, со введением нарезного оружия изменяются: 1) понятия о характере воспитания солдата; 2) понятия об отношениях к нему. Те и другие имеют преимущественно в виду воспитать солдата так, чтобы он вошел в общее тело не изуродованным нравственно и физически, но, напротив, укрепленным. Одним словом, задача представляется в следующей форме: вести солдата так, чтобы он, узнав свою специальность, не перестал быть энергическим и толковым человеком. Но в эти отношения само собою входит сознание необходимости удовлетворить и прочим нуждам единицы, и вопросы воспитания солдата для его цели и разумного сбережения его становятся нераздельны.