Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)
Шрифт:
— Ты кто? — с некоторым удивлением спросила Марийка, уже ведая, что у Данилы хозяйки нет.
— Аглая.
Девушка пожала плечами.
— Да ты не дивись, Марийка. Я — жена брата Качуры. Живем своим домом, по соседству. Качура один, яко перст. Прихожу к нему варево сготовить. Попробуй-ка моих штец.
— Попробую, — охотно согласилась девушка.
Марийка аппетитно ела, а Аглая неторопливо рассказывала:
— Данилу в деревне уважают. Степенный и башковитый мужик, не зря его большаком признали. А уж работящий! Дома сиднем не сидит. То избу кому-нибудь рубит, то баню, то дрова в лесу на зиму заготавливает. Одно худо — хозяйки нет. Вот
— Семья?
— Семья, Марийка, и не малая. Шестеро ртов. Наготовь на такую ораву.
— Тяжело тебе, тетя Аглая… Ты больше к Качуре не ходи. Сама варево приготовлю. Было бы из чего.
— А сумеешь?
— Эка невидаль. Да я, почитай, с малых лет с варевом управляюсь.
— Да ну! — недоверчиво вскинула льняные брови Аглая. — Аль жизнь вынудила?
— Жизнь, — кивнула Марийка и поведала Аглае о своей безотрадной судьбинушке.
— Да, — печально вздохнула после рассказа девушки Аглая. — Ни детства, ни отрочества светлого ты так и не изведала. Сиротинушка ты, горемычная!
— Да полно тебе, тетя Аглая. Никакого горя я, кажись, и не замечала. Напротив, жила как птичка вольная. Боярские-то дочери, почитай, взаперти живут, за порог не ступи. А я, — Марийка весело рассмеялась, — куда хочу, туда и иду. По всему городу, без всякого пригляду бегала.
— Ну да и, слава Богу, что слезами не убивалась. Человек ко всякой жизни привыкает, и здесь привыкнешь.
— Не ведаю, ох не ведаю, тетя Аглая, — раздумчиво молвила Марийка. — К матушкиной избе меня тянет. Я как-то в народе слышала и на всю жизнь запомнила: «родных нет, а по родной стороне сердце ноет».
— Воистину, дочка. И кости по родине плачут… Пойдем, покажу тебе кормовые запасы.
В сусеках, ларях и в глубоком прохладном подполье хранились мука и разные крупы, свекла, морковь и репа, сушеные грибы и моченая брусника, мед в липовой кадушке и горох в берестяных туесках.
— Хозяйничай, дочка.
Дня через три Качура довольно молвил:
— Добрая из тебя получается повариха, Марийка. Даже хлебы выпекла.
Взгляд Данилы был одобрительный и, как показалось девушке, чересчур внимательный и ласковый, но она не придала этому особого значения. Рад — и, слава Богу.
А спустя два дня деревня праздновала Ильин день [46] , когда пророк лето кончает, жито зажинает. Качура (за бражкой и медовухой) засиделся с мужиками до полуночи и заявился в избу на большом подгуле. Лег было на лавку, но в глазах вдруг предстало гибкое, ладное тело Марийки. Всепоглощающая, похотливая мысль толкнула его к горнице.
Марийка проснулась от жадных, дрожащих от неистребимой страсти рук хозяина избы. Испуганно вскрикнула, услышав в ответ жаркие слова:
46
Ильин день — 20 июля по ст. стилю.
— Не пугайся… Не могу боле терпеть. Хочу голубить тебя…
Марийка всё поняла и стала вырываться.
— Не смей, дядя Качура! Не смей!
Но Данила одной рукой сжимал ее упругую грудь, а другой норовил раздвинуть ее оголенные ноги. Натужно и хрипло говорил:
— В жены тебя возьму… Христом Богом клянусь!
Марийка вспомнила, как хотел над ней надругаться боярин Мелентий Коврига, и налилась гневом.
— Не хочу! Уйди!
Она рванулась изо всех сил и выскользнула из рук Качуры. Опрометью, в
47
Колок — деревянный гвоздь, укрепленный в чем-либо (обычно для вешания).
Качура опомнился, пошатываясь, вышел на крыльцо и повинно произнес:
— Прости, Марийка. Бес попутал… Где ты?
Но Марийки и след простыл.
Глава 15
ТРЕВОЖНАЯ ВЕСТЬ
Хан Менгу-Тимур не терял времени даром. Он разослал своих послов в Литву, Швецию, Данию и Ливонский Орден крестоносцев. Грамот с послами не посылал: уж слишком далек путь из Сарай-Берке до западных стран. Надо ехать через всю Русь, и если одна грамота попадет какому-нибудь русскому князю, то все его старания окажутся под угрозой срыва. Послы должны передать его повеления на словах: «Вы много лет враждуете с Русью и давно грезите овладеть ее северо-западными землями. Ваши устремления могут успешно претвориться. Русь хоть и покорена татарами, но Псков, Новгород, Торжок, Полоцк и другие города пытаются выйти из власти Золотой Орды. Накажите эти мятежные города, треть ясыря [48] и добычи отдайте моим баскакам. Хан Менгу-Тимур не будет мешать вашему вторжению. А если вы не воспользуйтесь благоприятным моментом, то 600 тысяч татарских воинов хлынут на Европу, и не только повторят путь великого джихангира Батыя, но и завоюют всю вселенную».
48
Ясырь — невольники.
Для вящей убедительности всем послам была вручена золотая ханская пайцза и специальная печать, о которых знали все западные короли, князья и магистры.
Ордынские послы весьма подтолкнули западных врагов Руси.
Князь Дмитрий только всунул ногу в серебряное стремя и бросил молодое тело в седло (собрался выехать в Кузнечную слободу, ибо раз в неделю он непременно посещал оружейных мастеров), как к нему спешно подошел ближний боярин Ратмир Вешняк.
— Примчал гонец из Новгорода, княже.
— Что приключилось?
— О том гонец мне не поведал.
Дмитрий хмуро сошел с коня. Сердце подсказывало: новгородец прибыл по какому-то важному делу, скорее всего, ратному.
— Зови гонца в гридницу.
Сердце не обмануло: гонец принес тревожную весть.
— Литва и Ливонский Орден угрожают Пскову и Новгороду, набегают на села и деревеньки, жгут дома и убивают смердов. Новгород и Псков зовут тебя, князь Дмитрий Александрович с дружиной.
— А что же ваш князь Юрий Андреевич?
— Новгородцы не доверяют ему. Поди, сам ведаешь, князь, — воевода из него никудышный.
— Ведаю! — резко отозвался Дмитрий. — Чего ж такого худого ратоборца терпите?
Гонец замялся.
— Оно, вишь ли, Дмитрий Александрович… Сам великий князь нам племянника своего поставил. Выдворим — так Ярослав Ярославич со всей силой на нас обрушится. Вот и окажемся в клещах. С одной стороны Литва и крестоносцы, с другой — Ярослав с великой дружиной. Выручай, князь!