Полная безнаказанность
Шрифт:
Не знаю, по какой причине, уже после первого посещения «Ла Дигьер», я ощутил настоятельную потребность описывать все в мельчайших подробностях. Что я предчувствовал, слушая телефонные переговоры с Виши? Боялся что-нибудь забыть или лелеял странную фантазию, мифическую надежду на то, что, доверив все бумаге, избавлюсь от воспоминаний? Если так, я ошибся. Я не в силах забыть
Что делать человеку, узнавшему чужую тайну? Постараться забыть о ней, позволив разъедать душу? Мое любопытство было удовлетворено сверх всякой меры. Ни о чем не проси богов, они могут тебя услышать— не помню, откуда взялась эта фраза, так часто приходящая мне на ум. Я встряхиваюсь, чтобы прогнать ее, говорю себе: «Ты просто смешон», но ничего не помогает, назойливые мысли — не мухи и не улетучиваются от взмаха руки.
Луи Фонтанена кремировали, сожгли. Преступление никогда не будет разоблачено, Мадлен может не бояться ни за себя, ни за своих любимых хозяек. Впрочем, я совершенно уверен, что, когда она решилась все мне рассказать, это волновало ее меньше всего на свете. Не знаю, почему Мадлен так поступила. Она не столь наивна, чтобы верить, будто можно снять с души тяжесть, разделив ее с другим человеком: от этого становится только хуже. Возможно, она просто уступила тому непреодолимому желанию признаться, которое, как говорят, присуще некоторым преступникам, жаждущим отпущения грехов либо наказания. Я не могу дать ей ни того, ни другого. Надеюсь, пройдет немного времени и мои кошмары испарятся.
Но неужто их и впрямь ничто не тревожит? Возможно ли такое — убить и продолжать жить, как ни в чем не бывало, беззаботно и весело? А что, если угрызения совести придумали праведники, завидующие тем, кто потакает своим дурным наклонностям? Ответов на эти вопросы я не знаю. Мне, благодарение Небу, никогда не приходилось думать, что я буду счастлив, только если совершу преступление. В детстве
Я видел, что сталось с «Ла Дигьер»: они осуществили все, что мечтал сделать Фонтанен, а может, даже больше! Почему они его отстранили? Отстранили? Хорошенький эвфемизм! На меня, должно быть, навели порчу. Но почему, убив человека, они ни на шаг не отступили от его плана? Стоит об этом задуматься, и чей-то тихий голос как будто шепчет мне на ухо: «захват», «завладение». Это был ихдом, им была нестерпима сама мысль о том, что чужак может к нему прикоснуться. Говорят, некоторые мужчины скорее заколют кинжалом предмет своей страсти, чем уступят его другому: неужто дамы из «Ла Дигьер» предпочли бы поджечь родовое гнездо, лишь бы Фонтанен не почувствовал себя хозяином?
Не понимаю. Но разве я когда-нибудь что-нибудь понимал в людских страстях?
Будучи человеком непоследовательным, я всякий раз, возвращаясь из Ф***, не могу удержаться и делаю крюк, чтобы взглянуть на «Ла Дигьер». У ограды всегда припарковано множество машин. Я медленно проезжаю мимо открытых ворот: по мощеному двору с двумя бетонными заплатками кто-то проходит неспешным шагом, в мирной тишине утра звучат перекликающиеся голоса, я пугаюсь, что меня заметят, и переключаюсь на вторую скорость.
Мои прелестные преступницы живут в полном счастье и постыдной безнаказанности. Барбе д’Оревильи наверняка оценил бы такой финал. Возможно, я все-таки решусь и прочту томик поддельного «Счастья в преступлении», который купил тем вечером, когда моя машина заглохла в сотне метров от «Ла Дигьер».