Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
Шрифт:
— Приветик, — ответило дитя и положило кубик льда в свой стакан. — Послушайте, не говорите старине Шнелленхамеру, что видели меня тут. В моем контракте есть пункт о моральном облике.
— Кому не говорить? — спросил Уилмот.
— Шнелленхамеру.
— А как он пишется?
— Не знаю.
— И я не знаю, — сказал Уилмот. — Но как бы там ни было, — продолжал он, порывисто протягивая руку для пожатия, — от меня он этого никогда не узнает.
— Кто не узнает? — сказало дитя.
— Он не узнает, — сказал
— Чего не? — спросило дитя.
— Не узнает от меня, — сказал Уилмот.
— Чего не узнает? — осведомилось дитя.
— Я забыл, — сказал Уилмот.
Некоторое время они сидели молча, погрузившись каждый в свои мысли.
— Вы Джонни Бингли, верно? — сказал Уилмот.
— Кто? — сказало дитя.
— Вы.
— Что я?
— Послушайте, — сказал Уилмот, — моя фамилия Муллинер. Такая вот фамилия. Муллинер. И пусть они делают с ней, что хотят.
— Кто?
— Не знаю, — сказал Уилмот.
Он с нежностью смотрел на своего собеседника. Это было непросто, потому что тот все время мерцал и расплывался. Однако Уилмот взглянул на это непредвзято: если сердце на верном месте, рассудил он, так что за важность, если тело мерцает и расплывается?
— Хороший ты парень, Бингли.
— И ты, Муллинер.
— Оба хорошие парни?
— Оба.
— Значит, в сумме будет два? — спросил Уилмот, любивший точность во всем.
— Так и у меня получается.
— Да, два, — согласился Уилмот и перестал загибать пальцы. — Собственно, вы могли бы сказать, что оба — истинные джентльмены.
— Оба истинные джентльмены, совершенно верно.
— В таком случае посмотрим, что у нас имеется. Да, — сказал Уилмот, откладывая карандаш, которым писал цифры на скатерти, — вот окончательный итог, который я подвел. Хорошие парни — два, истинные джентльмены — два. Однако, — сказал он, недоуменно хмурясь, — в итоге выходит четыре, а нас только два. Впрочем, — продолжал он, — пусть. Не имеет значения. Не относится к делу. Мы, Бингли, должны посмотреть в глаза тому факту, что мое сердце удручено.
— Да что вы говорите!
— То и говорю. Удручено. Сверх всяких бингли удручено.
— В чем беда?
Уилмот решил довериться этому на редкость симпатичному дитяти. Никогда и нигде еще, решил он, никакой ребенок не нравился ему до такой степени.
— Ну значит, вот так.
— Что — так?
— Вот так.
— Как — так?
— Да я же говорю! Девушка, которую я люблю, не хочет выйти за меня.
— Не хочет?
— По ее словам.
— Ну-ну, — сказало дитя-звезда с глубоким сочувствием. — Это нехорошо. Отвергла, значит, твою любовь.
— Ты это верно заметил. Она отвергла мою любовь, — сказал Уилмот. — Отвергла как пить дать. Так отвергла, что дальше некуда!
— Так оно и бывает, — сказало дитя-звезда. — В каком мире мы живем!
— Во-во! В каком мире!
— Не удивлюсь, если твое сердце
— Это ты верно сказал: мое сердце удручено, — сказал Уилмот, тихо плача. Потом утер глаза краем скатерти. — Как мне стряхнуть с себя эту невыносимую тяжесть? — спросил он.
Дитя-звезда задумалось.
— Вот что я тебе скажу, — сказало оно. — Я знаю местечко получше этого. По дороге в Венис. Можем его испробовать.
— Безусловно можем, — сказал Уилмот.
— Есть еще одно в сторону Санта-Моники.
— И там побываем, — сказал Уилмот. — Самое главное — на месте не засиживаться, а двигаться туда-сюда, видеть новые пейзажи и свежие лица.
— В Венисе лица всегда свежие и приятные.
— Так поехали, — сказал Уилмот.
Было одиннадцать часов следующего утра, когда мистер Шнелленхамер обрушился на своего коллегу мистера Левицки. Каждая черточка выразительного лица мистера Шнелленхамера выражала крайнюю степень возбуждения. Сигара, зажатая в зубах, подпрыгивала.
— Слушай! — сказал он. — Знаешь что?
— Слушаю! — сказал мистер Левицки. — А что?
— У меня только что побывал Джонни Бингли.
— Если он хочет прибавки, сошлись на экономическую депрессию.
— Прибавки? Да меня тревожит, долго ли еще он будет стоить того, что получает сейчас!
— Стоить? — Левицки выпучил глаза. — Джонни Бингли? Дитя С Улыбкой, Прячущей Слезинку? Идол Американских Матерей?
— Да. И как долго он останется Идолом Американских Матерей после того, как Американские Матери узнают, что он лилипут из цирка Конноли, да к тому же еще пожилой лилипут, прошедший огонь, воду и медные трубы?
— Так ведь об этом никто не знает, кроме меня и тебя.
— Да неужели? — сказал мистер Шнелленхамер. — Так позволь тебе сказать, что вчера вечером он шлялся по забегаловкам с одним из моих кивателей, а утром является ко мне и говорит, что твердо не знает, признался ли ему в своем лилипутстве, но ему сдается, что признался. Он говорит, что между тем моментом, когда их вышвырнули из «У Майка», и минутой, когда он вонзил в официанта вилочку для оливок, в его памяти зияет провал, стоит сплошной туман, и он думает, что вот тогда-то и мог проболтаться, так как к этому времени они сошлись на самую короткую ногу, и ему сдается, что у него не осталось от того никаких секретов.
Мистер Левицки полностью утратил недавнюю беззаботность.
— Но если этот субъект… как его там?
— Муллинер.
— Если этот субъект Муллинер продаст свои сведения прессе, Джонни Бингли не будет для нас стоить и цента. А его контракт включает еще две картины по двести пятьдесят тысяч каждая.
— Именно.
— Но что же нам делать?
— Это уж ты мне скажи.
Мистер Левицки задумался.
— Ну, для начала, — сказал он, — нам следует точно установить, знает этот Муллинер или не знает.