Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
Шрифт:
Лицо Мейбл стало каменным.
— Да неужели? — сказала она с горечью. — Ну так позволь сказать тебе, что меня ты не обрадовал. Я обманулась в тебе, Уилмот. Ты лишился моего уважения. Ты доказал мне, что ты все тот же бесхребетный червяк, который ползал перед мистером Шнелленхамером. Я думала, став администратором, ты обретешь душу администратора. И что же? В своем сердце ты остаешься кивателем. Мужчина, каким я прежде тебя считала — сильный, властный мужчина моей мечты, — при одном намеке, что его еженедельный конверт может отощать, порекомендовал
Уилмот пошатнулся.
— Ты отвергаешь меня? — ахнул он.
— Да. Ты свободен заключать помолвки с кем угодно еще. Я никогда не выйду за трусливую душонку.
— Но, Мейбл…
— Нет. Мое решение бесповоротно. Конечно, — добавила она мягче, — если в будущем ты докажешь, что достоин моей любви, это изменит дело. Докажи мне, что ты мужчина среди мужчин, и тогда, может быть… Но до тех пор утверждается сценарий, который я набросала.
И, отвернув каменное лицо, она прошла мимо него в столовую.
Нетрудно вообразить, как подействовал на Уилмота Муллинера подобный удар. Ему и в голову не приходило, что Мейбл способна подобным образом истолковать то, что ему представлялось поступком, продиктованным чистейшим альтруизмом. Неужели он поступил неверно? Казалось бы, в том, чтобы помочь свету счастья вспыхнуть в глазах киномагната, ничего зазорного нет. Однако Мейбл придерживалась противоположного мнения и потому дала ему отставку. Жизнь, пришел Уилмот к выводу, очень сложная штука.
Минуту-другую он прикидывал, не вернуться ли ему к главе корпорации и не сказать ли ему, что он передумал. Но нет, об этом и речи быть не могло. Это было бы равносильно тому, чтобы вырвать изо рта ребенка уже сунутую туда шоколадку. Уилмот Муллинер пришел к выводу, что бессилен что-либо изменить. Такое случается. Он вошел в столовую и, сев за пустой столик в некотором отдалении от надменной красавицы, заказал гуляш по-венгерски, салат, по куску пирога двух разных сортов, мороженое, сыр и кофе, так как умел наслаждаться едой, а печаль вроде бы обострила его аппетит.
И так продолжалось все последующие дни. Он ел заметно больше обычного, так как прием пищи, казалось, смягчал боль в его сердце. К несчастью, такое ее смягчение ознаменовалось возникновением иной боли. В области желудка.
Тем, кто потерпел разочарование в любви, любой хороший доктор порекомендует есть поменьше. Нарушьте такой запрет, и финал будет столь же неизбежен, как развязка греческой трагедии. Ни одному человеку, каким бы замечательным ни был его желудочный сок, не дано безнаказанно вечно скорбеть от погибшей любви, одновременно ублажаясь пищей, богатой крахмалом. И вскоре стойкое несварение желудка понудило Уилмота чуть ли не впервые в жизни прибегнуть к помощи врача. А тот, к чьей помощи он прибег, оказался сторонником самых
— Поднявшись с постели, — сказал он Уилмоту, — примите сок апельсина. На обед — сок апельсина. И на ужин — сок… — он сделал паузу, перед тем как ошеломить своего слушателя, — апельсина. В остальном (хотя я не сторонник перекусываний между завтраком, обедом и ужином), полагаю, если вы ощутите слабость днем… или, возможно, ночью, не будет никакого вреда, если вы примите… да, не вижу никаких причин, почему бы вам не принять сока, ну, например, апельсина.
Уилмот ошалело уставился на него. Взглядом волка в русской степи, которого вместо положенного крестьянина ублажили черствым сухарем.
— Но… вы не пропустили чего-то?
— Прошу прощения?
— Как насчет бифштексов?
— Никаких бифштексов.
— Ну так свиных отбивных?
— Абсолютно никаких свиных отбивных.
— В таком случае получается… Поправьте меня, если я ошибся в своих вычислениях, но вы предлагаете, чтобы я питался исключительно апельсиновым соком.
— Соком одного апельсина, — поправил врач. — Совершенно верно. Взять один апельсин. Разрезать на две равные половины. Выжать выжималкой. Налить в стакан… или в чашку, — добавил он, поскольку не был придирчив в мелочах, — и выпить.
В подобном изложении процесс выглядел не страшным и даже, пожалуй, забавным, но Уилмот покинул приемную врача с поникшей головой. Он был молодым человеком, привыкшим относиться к приему пищи со всей серьезностью и поглощавшим все, что стояло на столе. А если добавки не оказывалось, завершавшим насыщение галетами с маслом. Перспектива, которую открыл перед ним врач, представилась ему до чрезвычайности безотрадной, и, думаю, он тут же отказался бы от этого плана, но именно тогда у него во внутренностях парочка диких кошек затеяла особо свирепую драку.
И кошки убедили его. Он зашел на ближайший рынок и велел отправить по его адресу ящик апельсинов. Затем приобрел соковыжималку и был готов начать новую жизнь.
Дня через четыре мистеру Шнелленхамеру, когда он совещался со своим собратом-магнатом Левицки (эти ревностные труженики, когда им было не с кем совещаться, совещались друг с другом), доложили, что его желает видеть мистер Юстисс Вандерли. Этот Вандерли, драматург школы Малого театра, был недавно доставлен в Голливуд в одной партии с еще одиннадцатью драматургами.
— Чего ему надо? — осведомился мистер Шнелленхамер.
— Возможно, у него претензии, — сказал мистер Левицки. — До чего мне надоели эти драматурги! Иногда до того хочется, чтобы вернулись добрые старые дни Великого Немого!
— И-эх! — ностальгически вздохнул мистер Шнелленхамер. — Ладно, впустите его.
Юстисс Вандерли был исполненным достоинства молодым человеком в черепаховых очках и с романтической прядью на лбу. Голос у него был пискливый и хнычущий.
— Мистер Шнелленхамер, — сказал он, — я желаю узнать, какими правами обладаю в этой студии?