Полночь

Грин Жюльен

Господин Лера поставил перед собой ладонь, как бы защищаясь от этой женщины, которая наклонилась к нему. Старик действительно дышал с трудом, капли пота падали со лба на покрывшиеся нездоровым румянцем щеки, глаза блуждали.

— Не надо так волноваться, господин Лера, — участливо сказала Мари. — Если я и приехала к вам, то поверьте, у меня нет иных интересов, кроме заботы о племяннице, иначе…

— Жену, — прошептал господин Лера, проводя пальцами по лбу.

— Сейчас позову, — сказала Мари Ладуэ, поднялась и быстрым шагом пошла к двери. — Ваша жена, несомненно, разделит мою точку зрения.

Оставшись один, господин Лера откинул

голову на спинку кресла и посмотрел на площадь, где только что зажегся фонарь. После того как грудь ему пронзила острая боль, он испытывал страшную слабость, но ничего больше не болело, и вид старых домов несколько успокоил его. Однако спокойствие это продолжалось недолго. Ему никак не удавалось прогнать мысль о том, что вокруг него ничего не изменилось, зато с ним самим произошло какое-то странное превращение: мозг его впал в странную апатию, временами он забывал, где он и что с ним, или же не помнил о том, что произошло в его кабинете несколько минут тому назад, зато по какому-то капризу памяти переносился в давно минувшие годы и вспоминал пустяковый разговор с младшей дочерью по поводу коробки красок, которые она никак не могла отыскать. И вдруг он испугался собственной догадки, испугался огромной черной дыры, куда его неудержимо влекла какая-то сила. Он попробовал встать и рухнул обратно в кресло.

В эту минуту вошла его жена в сопровождении Мари Ладуэ, она строго посмотрела на господина Лера и спросила, что с ним.

— Ничего, — с усилием произнес он, — ничего.

Жена бросила подозрительный взгляд на Мари Ладуэ, затем на старика, который попробовал улыбнуться.

— Господин Лера совсем неплохо выглядит, — сказала посетительница. — Ему стало немножко нехорошо, только и всего.

— Только и всего, — повторила госпожа Лера. — Но ты весь в поту, — продолжала она.

Он медленно поднес руку ко лбу, убедился, что жена права, и улыбнулся.

— Возьми платок, — скомандовала она. — И не притворяйся. Скажи, что с тобой. Ты заболел?

— Нет, — сказала Мари Ладуэ.

— Нет, — повторил за ней и господин Лера.

Неуверенным движением он отер пот с лица, потом открыл рот и задыхающимся голосом произнес:

— Прошло.

— Ну вот, сами видите, — сказала Мари Ладуэ.

Она уселась и поправила подол юбки. Госпожа Лера, однако, еще беспокоилась, она пододвинула стул и села рядом с мужем. Неловким и стыдливым жестом положила руку на руку старика; несмотря на внешнюю резкость, в душе ее жила нежность, и на выцветшем от старости лице глаза сохраняли детскую ясность; проживя с мужем столько лет, она сделалась похожей на него.

— Так что же? — бесцеремонно спросила она посетительницу, инквизиторский взгляд которой раздражал ее.

— Вам решать, — вздохнув, ответила Мари Ладуэ. — С одной стороны, у вас немало забот с Элизабет, — (господин Лера отрицательно покачал головой), — с другой — выгодное предложение этого господина… Эдма.

— А где Элизабет? — спросил господин Лера.

— Сейчас придет, — ответила его жена. — Я одного только не понимаю, в чем интерес этого самого господина, имя которого я услышала сегодня впервые?

— Я вам уже сказала. Он знал ее мать. Моя бедная Бланш по-глупому влюблялась в первого встречного, и она привязалась к этому человеку, привязалась настолько, что…

— Я это уже знаю, но все равно не понимаю, что ему нужно от Элизабет.

— В тот вечер, когда Бланш покончила с собой… — начала Мари, и по ее тону можно

было догадаться, что рассказ будет долгим.

Госпожа Лера оборвала этот театральный монолог:

— …этот господин постучался в вашу дверь так громко, точно был туг на ухо, — сказала она, — мне это известно. Был в ужасном состоянии, у него был нервный приступ, и он рухнул в полосатое сине-зеленое кресло в вашей маленькой гостиной, не так ли? Но что именно он сказал об Элизабет?

Мари Ладуэ сняла правую ногу с левой и поменяла их местами, откинула голову назад и немножко вбок, фыркнула, собралась что-то сказать, приняла достойный вид, но на вопрос не ответила.

— Говорите же, — сказала госпожа Лера. — Поймите, мадам, мне не терпится узнать об этом!

— Как я могу рассказывать, если меня прерывают? — спросила Мари Ладуэ, с презрительным видом рассматривая носок своего ботинка. — Зачем мне нужно сносить неуважительное отношение?

— О Господи, простите меня, мадам, я нервничаю, а вы, пожалуй, слишком чувствительны. Умоляю вас, продолжайте.

Гостья снисходительно улыбнулась и придирчиво спросила хозяйку:

— Вас в самом деле это интересует?

Получив заверения в том, что больше ее прерывать не будут, старуха глубоко вздохнула, сцепила кисти рук, нахмурилась и начала издалека:

— Однажды в ненастный декабрьский вечер я сидела в своей маленькой гостиной и грела руки у огня. Только что отобедала. Всего несколько часов тому назад моя кузина покончила с собой чуть ли не на моих глазах за городом, в поле, куда привело ее собственное упрямство. Думая об этом ужасном упрямстве и обо всем трагическом событии, я дожидалась девяти часов, чтобы отправиться на покой, как вдруг я слышу шум у моего дома. — Она вздрогнула. — Можете представить себе, как я удивилась, ведь я живу одна и гостей не принимаю, особенно в такой поздний час, и вот я удивленно вскидываю руки, — она повторила этот жест, — встаю, — она встала, — иду к двери, — Мари пальцем указала на дверь, — и открываю.

Тут она сделала маленькую паузу, во время которой госпожа Лера довольно громко вздохнула, ибо прекрасно помнила эту часть рассказа.

— Вы, конечно, могли бы упрекнуть меня в неосторожности, — продолжала рассказчица. — Мне следовало подумать, прежде чем отпирать дверь, представить себе опасности…

— Вовсе нет, — сказала госпожа Лера. — Я поступила бы точно так же. Стало быть, этот господин вошел.

— …представить себе опасности, которые ожидают одинокую женщину, — упрямо повторила Мари Ладуэ, — в отдельном доме в зимний вечер, когда никто не рискует выйти на улицу. Об этом и говорить нечего. Другие наверняка решили бы иначе, но я так восприимчива, впечатлительна — сплошной комок нервов, и я, не задумываясь, отперла дверь.

Она снова села, устроилась поудобней в кресле и поморгала глазами.

— И вот я вижу перед собой невысокого мужчину, одетого в черное, точно похоронный агент, с посиневшим от холода лицом. Чутьем догадавшись, что передо мной друг моей несчастной кузины, я провожу его в гостиную. Он входит, не говоря ни слова, снимает шляпу, роняет ее на ковер и идет по комнате, хватаясь за спинки кресел и опираясь на столики. Я подумала, что он пьян или сошел с ума, тем более что он разговаривал сам с собой. Тут он оборачивается, смотрит на меня, и вид у него такой, будто он вот-вот чихнет или засмеется, но он вдруг падает в полосатое сине-зеленое кресло — берлинская лазурь и изумрудная зелень.