Полночный злодей
Шрифт:
— Как себя чувствуете, Манон? Вам больно?
— Мари… — еще один слабый всхлип. — Мой ребенок… он никогда не родится.
— Не надо думать об этом. — Мари подняла голову. — У вас было тяжелое время. Вам надо думать сейчас только о том, как поправиться.
— Мне так стыдно…
— Стыдно? — Мари замерла. — Вам нечего стыдиться, ma cherie.
— Это моя вина.
— Во всей этой истории, ma petite, вашей вины нет ни капли.
— Нет — моя! — Манон схватила Мари за руку. — Ты говорила мне! Я должна была покинуть Жерара, я должна была понять, что он никогда не любил
Она тяжело вздохнула. С нарастающим беспокойством Мари прошептала:
— Non, Манон, вы не должны винить себя! Все, что вы делали, было во имя любви! И вы не можете отвечать за то, что господин Пуантро оказался неспособен ответить на ваши чувства. Он прирожденный лжец, но вы любили и потому верили ему. В этом не было никакой вашей вины!
— Если бы я послушала тебя, у меня сейчас был бы мой ребенок!
— Вам не следует упрекать себя. Вы же не знали этого.
— Знала… я знала…
— Ma petite, поверьте, вы искупили свою вину и заслужили прощение, поскольку если и заблуждались, то делали это во имя любви!
— Я заблуждалась, будучи эгоисткой!
— Неправда!
— Non — правда! Я хотела, чтобы Жерар любил меня, потому что я любила его. Я жила этой мечтой и совсем не думала о ребенке!
— Вы никак не могли предположить, что он сделает.
— О, могла. — Манон затихла. — Его извращенная натура… она проявлялась… в том, как он причинял мне боль, занимаясь любовью… Но я убедила себя в том, что, когда Габриэль вернется, все образуется.
— Манон, je t'en prie, не продолжайте дальше, — тяжело вздохнула Мари.
— Je t'en prie. — Манон издала короткий смешок. — Умоляю, не надо. Так говорил мне Жерар. И я поверила, что он любит меня.
— Господин Пуантро не знает, что такое любовь.
— Знает.
— Он любит только себя!
— Он любит Габриэль — больше, чем себя. — Глаза Манон вдруг ярко вспыхнули. — Но он разрушит ее жизнь своей любовью. Я слышала. Он сказал это…
— Манон, вам нельзя волноваться.
— Он сказал, уходя от меня, что собирается уничтожить человека, который, по его мнению, присвоил себе то, что Жерар считал самым дорогим в своей жизни! Любовь Габриэль — вот что он ценит больше всего! Жерар убьет… убьет человека, которого она любит!
— Вы расстроены, Манон… и слабы. У вас — галлюцинации.
— Non. Я знаю, что он собирается сделать. Ты должна остановить его, Мари! Я… я не могу иметь на совести еще одну смерть.
— Манон…
Мари обернулась на звук открываемой двери. Это вернулся доктор Торо. Она облегченно вздохнула:
— Доктор даст вам успокоительное.
— Non. Je t'en prie… Я умоляю тебя твоими же собственными словами, теми, которыми Жерар сумел обмануть меня. Отправляйся к Габриэль… предупреди ее… скажи, она должна остановить Жерара. Она должна.
Открылась дверь, и Мари обеспокоенно обернулась в сторону вошедшего доктора Торо. Он подошел к кровати и с тревогой посмотрел на Манон.
— Что произошло?
— Мари… отправляйся… обещай мне.
Доктор мягко сказал:
— Вам надо отдохнуть, Манон.
— Мари, отправляйся… пока
Доктор, немного сконфуженный, повернулся к Мари.
Выражение его лица заставило ее ответить.
— Хорошо, Манон. Я пойду.
— Сейчас…
— Oui, если доктор побудет с тобой.
— Мари… — Глаза Манон загорелись лихорадочным блеском. — Скажи Габриэль… скажи, мне очень жаль отправлять тебя с таким известием. Скажи, я разделяю ее страдания, потому что я тоже любила Жерара, который… который готов отдать себя целиком только ей одной. Скажи ей, я бы хотела…
Ее голос ослаб. Она прикрыла глаза, и слезы потекли по щекам.
Мари отошла в сторону, чтобы уступить место склонившемуся над ней доктору. Повернувшись с удивительной для ее возраста легкостью, она закрыла за собой дверь.
Бертран услышал легкие шаги в мрачном коридоре, который вел к его камере. Бертран в отличие от Уитни был избавлен от муки полной изоляции одиночного заключения. Напротив, соседние камеры были заполнены товарищами с «Рептора», и этот факт немало облегчал его существование.
Изуродованное лицо Бертрана исказилось от переживания. Он так ничего и не знал о судьбе капитана. В ответ на попытки разузнать что-либо о нем охранники, связанные с Пуантро, отвечали, что по особому распоряжению губернатора он помещен в отдельную камеру в противоположном конце тюрьмы с целью помешать им организовать коллективный побег. Они также заявили, что губернатор надеется с помощью капитана собрать компрометирующий материал на Лафитта. Бертран понял, что у этих людей он никогда ничего толком не выяснит, но даже не это тревожило его.
Бертран был обеспокоен тем, что капитан содержался в удаленной части тюрьмы, где, если Пуантро задумает какое-либо злодейство, не окажется ни одного свидетеля. За время, которое он здесь находился, ему стало ясно, что сбежать отсюда без чьей-либо посторонней помощи невозможно. Портер продолжал казнить себя за то, что он, не желая того, якобы помог расставить капитану ловушку, которая привела к провалу всей операции.
И еще одна мысль мешала Бертрану спать по ночам. Он знал, что Клариса сходит с ума от неизвестности, не имея никаких сведений о его судьбе. Он горько сожалел, что никогда не говорил, как любит ее и гордится ею, как благодарен за ее верность. Он мучился, зная, что Клариса безответно влюблена в капитана, а из-за него ее страдания увеличиваются вдвое.
Шум в соседней камере усилился, вернув Бертрана к реальности. Однако, когда шаги раздались совсем близко, он отошел в глубь камеры и увидел женщину, к встрече с которой был совершенно не готов…
— Мадемуазель Дюбэй!
Подойдя к решетке, отделявшей его от маленькой хрупкой фигурки, Бертран обеспокоенно спросил:
— Что вы здесь делаете? — Он посмотрел поверх нее. — Вы одна? Вам разрешили ходить по этим коридорам без сопровождения охранника?
Матрос, находившийся с ним в одной камере, отошел к противоположной стене, чтобы дать им возможность поговорить наедине, но дочь Жерара Пуантро молча стояла около решетки, не в состоянии вымолвить ни слова.